Белорусские грани смоленских бриллиантов

Смоленщина стала родиной двух великих композиторов с белорусскими корнями, имена которых по праву блистают в ожерелье мировой культуры.

Историю русской композиторской школы, как и историю академической музыки в целом, совершенно невозможно представить без одного из главных ее основоположников – Михаила Ивановича Глинки, который родился 1 июня (по новому стилю) 1804 года в селе Новоспасское Смоленской губернии. Наряду с Александром Даргомыжским, Модестом Мусоргским, Николаем Римским-Корсаковым и Дмитрием Шостаковичем, Михаил Глинка по своему этническому происхождению имел тесную связь с белорусским народом, а большинство его предков так или иначе соотносились со старинными родами смоленской шляхты.

Как отмечает российский историк Станислав Думин, «переход смоленских земель от одного государства к другому, в XVI – XVII веках совершавшийся трижды (в 1514, 1611-1618 и 1654 годах), привел к огромным изменениям в составе местных землевладельцев. Фактически состав смоленского дворянства стабилизируется лишь к концу XVII столетия. В течение двух предшествующих веков волны миграций вымывают из его рядов огромные группы вотчинников и помещиков и способствуют появлению здесь семей как западного (литовско-белорусского, польского, немецкого и др.) происхождения, так и выходцев из коренных русских уездов… В целом, смоленская шляхта сохранилась не только как основная группа феодалов этого региона, но и как особая служилая корпорация».

Глинки принадлежали к так называемому среднепоместному дворянству – не слишком богатому, но и не бедному. На протяжении веков они владели землями в Смоленском, Ельнинском, Рославльском, Духовщинском, Дорогобужском уездах. С близкими родственниками композитора связаны города Смоленск и Ельня, села Новоспасское, Даньково, Прудки, Шмаково, Лучеса, Починок, поселок Прихабы, деревни Беззаботы, Логачево, Руськово, Шатьково, Сухой Починок, Сазонов Починок [2].

Дед будущего композитора, Николай Алексеевич Глинка, будучи отставным секунд-майором, заседателем верхнего земского суда 1-го департамента Смоленского наместничества обосновался в селе Новоспасском Ельнинского уезда. Семья была большая: у Николая Алексеевича и его жены Феклы Александровны, урожденной Соколовской, родилось двенадцать детей, из которых Иван, отец композитора, был самым младшим. Бабушка композитора по материнской линии, Елена Афанасьевна, происходившая из рода Повало-Швейковских (имение которых, Даньково, находилось недалеко от владений Глинок и их родственников князей Друцких-Соколинских), вышла замуж за Андрея Михайловича Глинку из села Лучеса, где позднее прошло детство «милой и бесценной маменьки» композитора, Евгении.

Родители Михаила Глинки были троюродными братом и сестрой и даже носили одну фамилию. По законам православной церкви браки между родственниками запрещены. Однако, как известно, в любом правиле бывают исключения, поэтому в истории этой семьи не обошлось без драматизма – с побегом невесты из дома и тайным венчанием.

В момент рождения будущего гения в саду усадьбы в Новоспасском запел соловей. Родственники посчитали это неким знаком свыше и позднее не раз вспоминали о данном любопытном обстоятельстве. В то время Новоспасское было небольшим, но разраставшимся по мере укрепления благосостояния семьи селом. Еще до войны с Наполеоном отец композитора построил здесь новый дом. Активно занимаясь конным заводом и сельским хозяйством, он заботился также о фруктовом саде, об оранжереях, о цветниках, которые тянулись на шесть верст, выписывал из-за границы редкие семена, луковицы, саженцы. Кроме того, в хозяйстве действовали мельница и сукновальня, имелось множество мастеровых: ткачей, портных, маляров, башмачников, столяров. Все это повышало благосостояние семьи и давало возможность давать детям хорошее образование.

Дядя Михаила, Афанасий Андреевич, курировал работу крепостного оркестра, действовавшего в селе Шмаково. Этот оркестр Глинка называл впоследствии «источником самых живых восторгов». Мальчик мог часами наблюдать за ходом репетиций, рассматривая партитуры, изучая инструменты, следя за движениями дирижера. Примечательно, что в данном оркестре было немало крепостных крестьян-белорусов, и это, несомненно, определенным образом сказывалось как на исполняемом ими репертуаре, так и на формировании музыкального восприятия будущего композитора.

Когда мальчик немного подрос, для его обучения отец привез гувернантку из Петербурга – Варвару Кламмер, которая засадила его за ноты, за клавиатуру, за бесконечные упражнения и гаммы. Во всех музыкальных занятиях она требовала от своего подопечного прежде всего прилежания и усердия; беглость пальцев и техника ставились высшей целью. Как только Миша разобрался в клавиатуре и в нотах, она приказала позвать столяра, и над клавишами пристроили доску. Играя под этой доской, нельзя было видеть ни рук, ни клавишей. Так будущий композитор научился играть, не глядя на руки.

В 1817 году Глинка отправился на обучение в Петербург. Его приняли в Благородный пансион при Главном педагогическом институте. За четыре года обучения Михаил приобрел славу лучшего ученика. Параллельно он возобновил занятия музыкой, стал брать уроки вокала, дирижирования, игры на скрипке и фортепиано. С ним занимались одни из лучших педагогов, и юноша делал огромные успехи, быстро усваивая все уроки.

Следует отметить, что существенное влияние на развитие музыкальной жизни тогдашнего Петербурга оказал гродненский оркестр Ситанского, который в 1784 году прибыл в город на Неве на стажировку и остался тут на десятилетия. К числу наиболее значимых музыкальных деятелей Петербурга относились и братья Подобедовы, сыновья солиста Шкловского оркестра Подобедова. Другим словами, на уровне становления профессионального музыкального искусства степень взаимовлияния белорусской и русской культур в то время была очень высокой.

В 1822 году, после окончания пансиона, Глинка написал свое первое серьезное произведение – вариации для арфы или фортепиано на тему модной в то время оперы австрийского композитора Вейгля «Швейцарское семейство». Заявив своему отцу о намерении серьезно заниматься композиторской деятельностью, Михаил Иванович столкнулся с непониманием и яростным протестом. Отец не мог допустить, чтобы его сын «позорил» фамилию, посвящая себя такому несерьезному занятию, как музыка. Такого рода деятельность приветствовалась лишь в качестве хобби, но уж никак не профессии. По настоянию отца Михаил устраивается в канцелярию Совета путей и сообщения. Тем не менее, работая в канцелярии, Глинка находил время для занятий любимым делом. За четыре года, которые он провел на службе, Михаил Иванович создал романсы, принесшие ему известность и популярность.

В 1828 году Михаил Иванович твердо решает расстаться с должностью помощника секретаря и все время посвятить написанию музыки, в отношении которой он еще в юном возрасте высказался весьма недвусмысленно: «Музыка – душа моя». В тот же период Глинка познакомился и подружился с Пушкиным, Жуковским, Мицкевичем. На стихи этих поэтов он впоследствии напишет свои лучшие произведения.

Следует отметить, что пик творческого расцвета в деятельности композитора как раз пришелся на то время, когда повсеместно в Европе происходило становление национальных композиторских школ. Поэтому целая плеяда одаренных композиторов из разных стран обратилась тогда к тенденции воплощения этнических мотивов и отображения духовного наследия народов в музыке. Эти идеи захватили и сознание Глинки, отмечавшего в своих «Записках»: «Мысль о национальной музыке более и более прояснялась». Кроме того, в своих высказываниях он неоднократно подчеркивал, что имеет намерение создать русскую оперу. Неудивительно, что ее премьера 27 ноября 1836 г. была воспринята передовыми деятелями культуры как событие громадного значения, как новая веха в истории музыки.

Легендарное творение Глинки, первоначально названное «Иван Сусанин», только за неделю до премьеры сменило название на «Жизнь за царя». Наиболее правдоподобной в данном отношении выступает версия о том, что смена названия была «настоятельно рекомендована» сверху, поскольку сам композитор не питал особо теплых чувств к императорскому семейству, а скорее тяготел к вольнодумству. Известно, что юность Глинки протекала в атмосфере пылких политических и литературных споров с друзьями, причем кое-кто из близких ему людей после разгрома восстания декабристов оказался среди сосланных в Сибирь, а сам Михаил Иванович был подвержен допросу относительно связей с «бунтовщиками». Второй, менее вероятной причиной переименования выступает факт написания одноименной оперы на двадцать лет ранее композитором Катерино Кавосом. Так или иначе, это масштабное творение Глинки по праву считается первой русской национальной оперой и в настоящее время чаще всего презентуется сразу под двумя названиями.

Свою вторую оперу («Руслан и Людмила») композитор написал в 1842 году. Таким образом, он фактически не только создал первые образцы русской оперы, но и разделил оперный жанр на две категории: опера-драма («Иван Сусанин») и опера-сказка («Руслан и Людмила»). Кстати, в этом произведении не обошлось без невольных цитат из музыкального наследия белорусов. Детальный анализ оперной партитуры показывает, что традиционные белорусские мелодии явственно прослеживаются в увертюре, а также в арии Людмилы «Ах, ты, доля-долюшка» и в финальном хоре «Ах, ты, свет-Людмила». Вообще, в художественном наследии творца неоднократно находилось место для белорусских мотивов.

Так, например, знаменитая плясовая увертюра «Камаринская», называемая «зерном русского симфонизма» и написанная композитором в Варшаве, с одной стороны, обыгрывает мелодическую линию свадебной песни «Из-за гор, высоких гор», с другой – имеет явственные параллели с белорусской народной песней «Болит моя головушка» и традиционным танцем «Лявониха». По мнению ряда специалистов, в частности, И. Мациевского, форма, ритмика и мелодика «Камаринской» типична для белорусской инструментальной музыки. Ведь именно в белорусской, равно как и в украинской и польской музыкальной традиции, ритуально-обрядовые попевки исполнялись в сопровождении инструментальных наигрышей, в то время как в русской традиции эти аналогичные фольклорные жанры существовали в формате «а капелла».

В целом, как показывают результаты современных этнографических исследований, записи инструментальной музыки на территории белорусско-российского пограничья тесно стыкуются с произведенной на Смоленщине в конце XIX века Добровольским и Кубой документацией традиционных песен, определяемых учеными как песни характерно белорусские. Куба, великолепно знавший и непосредственно исследовавший музыку многих других славянских народов (чешского, украинского, серболужицкого и т.д.) при нотации смоленского фольклорного материала детально фиксировал характерные белорусские фонемы, а всю песенную традицию Западной Смоленщины в межславянском музыкально-этнографическом контексте трактовал как типично белорусский феномен. Поэтому те мелодические основы многочисленных произведений М. Глинки, которые нынешними российскими музыковедами зачастую именуются русскими народными песнями, на самом деле есть ни что иное как модернизированные образцы белорусского фольклора.

Примечательно, что до симфонической обработки славянских напевов Глинка «дозрел» после создания своих испанских увертюр. Да и в целом, гениальность композитора выразилась в том, что он не стал зацикливаться строго на репрезентации исключительно русского и белорусского мелоса, а еще и блестяще воплотил национальный колорит иных стран и регионов, преимущественно тех, в которых ему удалось побывать (Испания, Италия, Польша, Германия, Финляндия, Кавказ).

Как человек, немало путешествовавший по разным городам Европы, Михаил Глинка был подвержен передовым идейным веяниям того времени, к числу которых, несомненно, можно отнести мысль, блистательно высказанную другим гением музыкального мира – Рихардом Вагнером: «Музыка и нация – едины».

Умер Михаил Иванович Глинка 15 февраля 1857 года в бедности и далеко от родных мест – в Берлине. Обстановка неприязни и травли талантливых людей, которая столь часто имела место в Российской империи, вынудила композитора жить и творить на чужбине.

Творчество этого выдающегося человека, связавшее европейскую музыкальную традицию с традиционными приемами восточнославянского песнопения, в полной мере было оценено лишь спустя время и по сей день продолжает занимать особое место в летописи мирового культурного наследия.

Казалось бы, что, помимо малой родины, может объединять Михаила Глинку с другим выдающимся музыкальным гением – Евгением Глебовым, родившемся 10 сентября 1929 года в городке Рославль на Смоленщине? Ведь это деятели совершенно разных исторических эпох и, соответственно, разных творческих ориентаций. Однако это только на первый взгляд. При более пристальном изучении их жизнедеятельности многие связующие элементы, формирующие идейную общность композиторов, становятся вполне очевидными.

Как и в случае с Глинкой, семья Евгения Глебова выделялась благородными корнями. По материнской линии будущий композитор был связан с княжеским родом Сокол-Черниловских, который, вероятнее всего, происходил из местности Чернилово, что под Мстиставлем. Отец же Евгения был из семьи священников, умел играть на многих инструментах и обладал прекрасным музыкальным слухом. Поскольку еще в первые годы брака отец покинул семью, то изначально мальчика (опять по аналогии с ранним детством Глинки) воспитывала преимущественно бабушка. Кстати, старинный Рославль, названный так в честь смоленского князя Ростислава, входил некогда в состав Великого Княжества Литовского. В состав Российской империи это место перешло лишь после кровопролитной войны 1654 года.

Тяга к музыке проявилась у Евгения Глебова еще в раннем возрасте. Он самостоятельно научился играть на мандолине, гитаре, балалайке, стал сочинять различные музыкальные произведения (песни, романсы, пьесы). Однако путь к профессиональной музыкальной деятельности был достаточно тернист. Родные не приветствовали идею юноши стать музыкантом, поскольку считали, что нужно иметь профессию, позволяющую «крепко стоять на земле». Поэтому сперва Евгений закончил Рославльский техникум железнодорожного транспорта, в котором руководил студенческим хором и оркестром. По окончании техникума начал работать осмотрщиком вагонов в Могилеве. Там у него завязалась дружба со студентами Могилевского музыкального училища, способствовавшая повышению интереса к музыке. Позднее он предпримет попытку поступления в данное училище, которая, впрочем, с треском провалилась, поскольку директор данного заведения счел юношу профнепригодным – ведь тот не имел ни малейшего понятия о музыкальной грамоте! Но Глебова это не остановило.

В 1950 году по рекомендации известного цимбалиста Иосифа Жиновича Евгений вместе с выпускниками Могилевского музыкального училища отправился «штурмовать» консерваторию в Минске. Экзаменаторам он запомнился своей нестандартной красной рубашкой, наличием слуха и… абсолютным незнанием нот. Тем не менее, в консерваторию парня приняли, зачислив в класс одного из основателей современной белорусской композиторской школы – Анатолия Богатырева, который на тот момент являлся ректором и сумел рассмотреть в Глебове яркую творческую индивидуальность. Вот как он высказался впоследствии о своем ученике: «Глебов прекрасно учился у меня на протяжении шести лет. Придя в консерваторию без всякой подготовки, он стал великим мастером. Глебов был очень рациональным. Интересовался оркестровкой, которая ему блестяще удавалась. Когда он демонстрировал свои произведения в Москве, ими очень заинтересовался Шостакович, который приглашал к себе домой и предлагал поступать в аспирантуру, обещал всяческую поддержку, но Глебов почему-то отказался».

Возможно, если бы судьба забросила композитора в Москву, это изменило бы весь ход развития академической музыки Беларуси в ХХ веке, в которую Глебов внес поистине колоссальный вклад. Песни, оратории, кантаты, симфонии, сюиты, балеты, оперы, эстрадные аранжировки, музыка для театра и кино – казалось, ни один жанр не остался без внимания этого скромного гения. На его произведениях выросло не только несколько поколений слушателей, но и целая плеяда других одаренных композиторов…

Уже ранние творческие искания Евгения Глебова привлекли пристальное внимание слушателей и критики. Так, одна из его студенческих работ – цикл пьес «Фантастические танцы» – по сей день считается хрестоматийным образцом камерной фортепианной музыки. А симфоническая сюита из балета «Мечта», где соединились элементы белорусского фольклора и советской массовой песни, джаза и латиноамериканской танцевальной ритмики (что произвело в начале 60-х гг. ошеломляющий эффект), стала одним из первых в СССР сочинений, демонстрирующих возможности стилевого коллажа.

Евгений Глебов являлся композитором с чрезвычайно широким творческим кругозором, в котором успешно взаимодействовали (как некогда у его легендарного земляка Михаила Глинки) достижения европейской академической музыки с белорусским народным фольклором, с мелодическими первоисточниками национального музыкального творчества, а присущий большинству его произведений дух романтизма обогатился элегантным использованием новаторских художественных приемов. При этом Глебов был избавлен от столь распространенного среди белорусских композиторов советского периода тяготения к «местечковости». Его музыка – это целая Вселенная, гармонично сочетающая изысканную эстетику классических форм и авангардную афористичность. Евгений Александрович словно следовал завету далеких предков: «Своего не чурайся, чужому обучайся».

«С тонким чутьем отбирал Глебов в классическом и новом искусстве, в разных пластах, стилях, жанрах мировой музыки то, что было созвучно его мелодической стихии, заимствовал, учился, но не подражал, не становился эпигоном, – отмечает музыковед Ольга Савицкая. – Соответствие собственной индивидуальности и совместимость с национальной культурой – вот что было главным критерием его строгого отбора».

Партитуры балетов Е. Глебова «Альпийская баллада» (сочинение, которое было поставлено почти во всех ведущих театрах бывшего Советского Союза) и «Тиль Уленшпигель» (первое белорусское музыкально-сценическое произведение, поставленное за границей) вписаны в современную музыкальную культуру как одни из самых драгоценных страниц наследия композитора, а лейтмотив адажио из балета «Маленький принц», несомненно, хорошо знаком каждому из нас. Кроме того, композитор создал множество композиций для оркестра народных инструментов, весьма часто вплетал мотивы народных песен в форматные академические произведения, писал песни на стихи известных белорусских поэтов. Его творчество насквозь пронизано национальной идеей, хотя по формальным признакам и интонационным составляющим Глебов в первую очередь стремился представить дух своего времени, обратиться к вечной теме осмысления бытия и смысла человеческого существования.

Про чувство юмора Глебова ходили легенды. Общеизвестна крылатая фраза Евгения Александровича о том, что «на премьере каждый композитор слышит свое произведение дважды: в первый и, одновременно, последний раз». Либо такой афоризм: «После исполнения автор выходит на сцену и кланяется, потому что прощается со своим произведением навсегда».

Его коллеги и ученики, студенты Белорусской консерватории (а ныне – Академии музыки) отмечали, что у композитора была своя отработанная система сочинения произведений: балет – за два месяца, симфония – за полгода, а что касается песен, то сам маэстро неоднократно шутил по этому поводу: «Раз не успел написать до обеда, так не стоит и высиживать – это же не яйцо». Работа всегда была для него на первом месте. «Пиши ежедневно по два-три часа, и не важно – гениальный ты или нет», – любил повторять Глебов.

Не оставался в стороне композитор и от общественной жизни, хотя, по словам друзей, властных должностей он старался избегать и разговоры о политике не любил, стараясь концентрироваться на творчестве. Тем не менее, ему довелось побывать в самых разнообразных ипостасях, среди которых: заместитель председателя Союза композиторов БССР, член правления Союза советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами, депутат Верховного Совета БССР. При этом Глебов умудрился не вступать в коммунистическую партию аж до 48 лет. В то время отсутствие членства в партии было равноценно «волчьему билету» и не позволяло делать карьеру. Однако Глебов на удивление миновал данной участи, несмотря на натянутые отношения с партийными боссами и упорное нежелание вливаться в ряды «строителей коммунизма».

Выдающийся белорусский писатель Василь Быков, бывший близким другом композитора, в своих воспоминаниях излагает такую историю: «Вступать в партию он не хотел, долго и вяло сопротивлялся, но известно, что вялое сопротивление – не сопротивление. И его вынудили подать заявление. Затем – прием. Затем – утверждение парткомиссией райкома, затем – горкома. Обычно к этой важной процедуре будущие коммунисты обстоятельно готовились, штудировали историю партии. Глебов не готовился, поэтому на все вопросы, которые ему задавали на парткомиссиях, отвечал: «Не знаю». Или пожимал плечами. На одной из комиссий самый въедливый из ее членов и, конечно же, самый заслуженный член партии спросил у Глебова: «Ну, а в каком году произошла Великая Октябрьская социалистическая революция, Вы знаете?» Глебов, глядя ему в глаза, сказал: «Нет, не знаю!» Его ответ вызвал возмущение в зале, и Глебов подумал: ну, может, теперь отлипнут? Однако не отлипли – приняли. К огромной досаде Глебова – у него были другие планы и надежды».

Несмотря на наличие всевозможных наград, званий и регалий, среди которых значился даже почетный титул народного артиста СССР, Глебов никогда не ходил «на коротком поводке» у властей и имел собственную оценку в отношении происходящего.

В последние годы жизни Евгений Александрович тяжело болел, почти полностью утратил зрение и покинул этот мир 12 января 2000 года. За несколько недель до этого композитор, титанический масштаб и чрезвычайная значимость деятельности которого не перестают поражать, был награжден орденом имени знаменитого просветителя и книгопечатника Франциска Скорины. Тогда еще мало кто мог предположить, что спустя десятилетие данный орден будет присуждаться все той же персоной, но уже людям, астрономически далеким от подлинного музыкального искусства и годящимся скорее на роль придворных подпевал.

Ирина Шумская, «Институт белорусской истории»