Денег нет!

Они были настоящие, понимаете, настоящие, такие, как мы.

Из реального холестерина, лейкоцитов, хламидий, гипертонии, ишемии, мигрени, изжоги, санаторных карт, занятий теннисом, со своим запахом изо рта, дальнозоркостью, вздутием живота, отрыжкой, рыбалкой, псориазом и геморроем. Их можно было пощупать, потрогать всех, всех до единого. Специальные часы приёма были назначены, честное слово. С девяти до пятнадцати, кажется, с перерывом на обед. Точно-точно.

Живые, обремененные лишним весом, женами, детьми законными и байструками, родителями, любовницами, свояками, кумовьями, земляками, крестными и крестницами, одноклассниками, институтскими друзьями, зубными врачами, однополчанами, троюродными племянницами, дочкиными преподавательницами сольфеджио - «Ты мне можешь объяснить, почему я, вообще должен звонить начальнику РОВД и просить за какого-то чертового Игоря? Он мне кто, этот Игорь? Что он натворил, этот твой хороший мальчик, и почему его держат в камере?» - приживалками, массажистками и обыкновенными выкормышами, которых непонятно за каким чертом они тащили всю жизнь за собой.

И они все были одинаковые, хотя внешне, конечно, совершенно не похожи друг на друга. В папахах со звездами, фуражках, кепках, бейсболках, лысые, носатые, усатые, в касках, тропических шлемах с перьями, в бронежилетах, в солнечных очках «Police», и даже завернутые по самые уши в пуховые платки. С широкими крестьянскими лицами, маленькими заплывшими глазами, никогда не застегивающие верхнюю пуговицу в белой рубашке - они фотографировались на паспорт с расстегнутым воротником; поджарые, с благородной сединой, с выцветшими от времени татуировками утопающего в волнах солнца и надписью «Мурманск» на тыльной стороне ладони.

Среди них затесался один еврей, который изо всех сил старался ничем не отличаться, отрастил усы до подбородка и носил такие же блестящие галстуки, разговаривал чуть-чуть правильнее, чуть-чуть литературнее, никогда не проглатывал окончания и, где надо, вместо запятой ставил запятую с точкой, и его терпели, сжав зубы терпели, потому что так было необходимо, потому что не было выхода. Были еще женщины, властные, семижильные, потные, ненасытно скрипящие зубами во время соития и потом надрывно храпящие, повернувшись лицом к обоям, с потрясающими воображение бицепсами, которые невозможно было скрыть никакими безвкусными нарядами, замысловатыми стрижками, сумочками, вышедшими из моды еще в прошлом веке, и туфлями, на которые сразу набрасывались собаки.

Появились и те, кто ездил в дорогих спортивных автомобилях с открытым верхом, говорил на нескольких языках, считался завсегдатаем модных вечеринок, посетителем дорогих клубов, всегда в сопровождении длинноногих блондинок, с большими ресницами, силиконовыми сиськами и томными рассеянными взглядами.

Но они все были одинаковые, все. Те, кто говорил, что пришёл от земли, знает ее, слышит ее зов, когда надо начинать пахать, сеять, опылять, жать, обмолачивать, собирать в бурты и доить, ничем не отличались от ментов, прокуроров, заседателей, следователей, контролеров, участковых инспекторов и начальников паспортных столов. А менты не отличались от врачей, тележурналистов, банкиров, директрис школ, хоккеистов, поэтесс, вице-премьеров, народных артисток, академиков и священнослужителей. Даже у лауреата международного конкурса, который осчастливил по случаю проезда в Симферополь всего только одним выступлением - «Дорогие жители нашего города и гости столицы! Сегодня нам с вами не сказано повезло: впервые здесь, на этой сцене действительный Член европейской ассоциации виртуозов губных гармошек Виктуар Себастиан Конопелько!» - даже у него из-под бабочки выглядывала расстегнутая пуговица.

Они сидели в душном зале и только официантки, специально отобранные, прошедшие через сито проверок, выдержавшие многочисленные тесты, ничего никогда не видевшие и не слышавшие, но умевшие зубами держаться за своё место – «ой, ну что вы делаете, ой, не надо в подсобку, здесь всё знаете, как слышно, кто-нибудь обязательно зайдет!» - в белых передниках с вышитым национальным орнаментом, бесшумно ступая, каждые два часа приносили кирпичный чай с лимоном в металлических подстаканниках и уносили остывшую бурду.

Они сидели в креслах, а некоторые протискивались между рядами, заглядывая через плечо в чужие бумаги, помогали разгадывать кроссворды или завороженно следили, как те, что моложе, кидают курями в свиней. Они никак не хотели принять решение, цеплялись за малейшую возможность соскочить, энергично трясли направлениями на лечебные процедуры - «Мне в 14-15 на прогревание надо, на грязи! К этому целителю знаете, какая запись? На три месяца очередь, понимаете?» - приглашениями на важные, и потому безотлагательные, переговоры с инвесторами, демонстрировали фотографии внезапно заболевших детей, ревнивых любовниц, престарелых родителей и мстительных родственников жены.

Они смотрели друг на друга, на тех, кто ходит между рядами, и на тех, кто кидает курями в свиней, на нарисованных на стенах зубров с желтыми немигающими глазами и интеллигентными бородками, и с ужасом думали, что не так страшно, что делать и как делать, а то, что придётся выйти из наглухо закрытых дверей и сказать, что денег нет.

«И никогда больше не будет!» - хохотнул кто-то нервно и все обернулись, а тот сразу сник, принялся оглядываться по сторонам, словно вовсе и не он. Но они продолжали пристально смотреть, и тот сразу понял, что его загоняют в угол и взгляд стал злым, как у крысы, у которой нет выхода, как только ринуться напролом. Он тогда встал во весь рост, прочистил горло и сказал:

- Можно подумать, что вы не знали, что рано или поздно этот праздник наступит. И нечего комедию ломать и делать из меня козла отпущения! Я такой же, как вы, не лучше и не хуже. Но если сейчас решите, что я виновен… Так я один не потону, всех с собой прихвачу на дно. Каждого персонально.

Евгений Липкович, специально для charter97.org