Как переименовывали Беларусь

Когда нет талантов построить свое, то остается переименовывать - затаптывать предшественников.

Давным-давно, еще при советской власти, люди имели обычай путешествовать самолетом по территории Беларуси. Из Минска в Витебск три раза на день летал пассажирский Ан-24. Участники этого рейса получали возможность увидеть одно изумительное произведение монументальной графики.

Примерно на двадцатой минуте полета в северо-восточном от Минска направлении взгляд на земную поверхность обнаруживал циклопическую надпись: «Ленин 100 лет».

Первая мысль при оценке этого творения рук человеческих, которое масштабами роднилось с мегалитическими сооружениями древних индейцев, была о его физических размерах. Если с высоты пяти километров надпись воспринималась как крупный лозунг, то, значит, в натуре протяженность каждой буквы составляла десятки, а то и сотни метров.

Пристальный взгляд авиапассажира вскоре распознавал технику исполнения юбилейных «граффити», явно рассчитанных, как и в примере с сооружениями инков, на обозрение из космоса. Это была гигантская вырубка деревьев внутри однородного лесного массива. В каком-то леспромхозе провели колоссальную работу по фигурной трассировке лесосек, а затем выбрали древостой. Образовались буквы-пустоты.

Пожалуй, только специалисты могли в полной мере оценить этот трудовой подвиг. Ведь, чтобы не нарушить «фон», к месту вырубки нельзя было прокладывать широкие трелевочные трассы. И, похоже, многие тысячи древесных стволов люди вынесли на руках.

Возникала мысль о том, что опыт минлесхоза совершенно зря не переняли в министерстве, например, мелиорации и водного хозяйства. Представьте русла каналов, проложенные по телу родной Беларуси в форме священного слова «Ленин». Тогда бы это увидели с Марса. И появилась бы еще одна строка белорусской ленинианы! Вровень с поэмой Геннадия Буравкина «Ленiн думае пра Беларусь».

А сколько вообще было подобных «строк»? Какого рода и смысла?

Большинству животных (человеку в том числе) свойственно «подписывать» территорию обитания и объекты на этой территории.

Вот, к примеру, стоит собор в честь Святой Троицы. Тысячу лет стоит. Древние зодчие и авторы фресок полагали, что имя храма будет вечным: Святотроицкий собор. Однако местный бобик-кабыздох «считает» иначе. Постройка находится на территории обитания этого кобелька, и поэтому он задирает лапку на угол собора. «Подписывает» объект.

Сюда же приходит человек — некая личность с сознанием приблудной собачонки. Срывает с собора кресты, замалевывает древние фрески и прибивает фанерную вывеску: «Рабочий клуб имени товарища Криворученко».

Есть принципиальный вопрос: изменилась ли духовная суть объекта от такого «переименования»?..

Маньяк-пачкун существует всегда. Чем красивее природный объект, чем величественнее постройка — тем сильнее ему хочется взять квач с дегтем или просто гвоздь и накарябать на прибрежном утесе, на древнем храме свое подлое имя.

Когда нет талантов построить свое, то остается переименовывать — затаптывать предшественников…

Не знаю, чем был славен на Лепельской земле некий Юрка и отчего история соединила его имя со словом «стена».

Сам ли он строил эту стену или звал на помощь окрестных мужиков? А если звал, то какой выставлял магарыч? Из чего строил: из гранитных ли валунов, кирпича? Какой высоты? И вообще, на кой ляд сдалась Юрке та стена?

Обо всем этом нынче трудно судить. Но известно одно: нигде в мире не было людского селища с названием Юркова Стена. Основательно порывшись в географических справочниках, я лишь в Канаде обнаружил поселок Джорджуолл, чье название (очевидно, в память о первом поселенце Джордже Уолле) можно при желании перевести как «Стена Георгия». Но все равно это не наша Юркова Стена, это — сугубо заокеанский Georgewall.

Однако же Юркову Стену — деревню с единственным во вселенной названием! — переименовали в 1939 году в «имени Чапаева». Зачем? Разве стала бы менее значительной слава любимого народом комдива, если бы селение из белорусского Поозерья не приплюсовали к сотням других мемориальных «чапаевских» аналогов? Да и не воевал в этих краях Василий Иванович.

А какую роль в судьбах жителей деревни Воловицкий Крупец, что под Гомелем, сыграл председатель петроградской чрезвычайки Моисей Урицкий?.. Да, отмечен в истории такой факт: 30 августа 1918 года эсер (то есть революционер-марксист) Каннегисер пальнул в большевика (а значит, тоже революционера-марксиста) Урицкого. Да, расстреляли «за это» в одном только Петрограде сотни заложников из числа дворян и интеллигентов. Но причем тут деревня под Гомелем?..

Не стало Воловицкого Крупца — единственного во вселенной, но зато появилось Урицкое — в ряду сотен других переименованных поселков и деревень, улиц и площадей. Это название и сегодня на карте суверенной Беларуси.

Вслушайтесь, какие крепкие, самобытные имена украшали нашу землю: Волкорезь, Божедары, Бобовозовщина, Буболь, Буй, Баля-Костельна, Жиросперы, Драхча-Буглацкая, Защесле, Колено, Многоверш, Невбилы, Осмаленик, Осы-Колесы, Острый Конец, Подрассолай, Пьяный Лес, Ракоедовщина, Серокоротня, Спяглица, Старобобылье, Строги, Старая Тухинь, Трубоносы, Топила, Цкуи, Чухвары, Черная Лоза…

Что ни имя — то образ. Ядреный и смачный, как шмат ржаного хлеба с хреном. Но где все это сегодня? В мартирологе географических названий. Именно как мартиролог читаются последние страницы «Краткого топонимического словаря Белоруссии» Вадима Андреевича Жучкевича, где дан перечень сотен переименованных деревень. Вздрагиваешь, когда видишь даты смены названий: 1938 год, 1939-й, 1949-й…

Слово «топонимия» — от греческого «топос» (место) и «онома» (имя). Так вот, убивали не только людей, но даже названия мест, где эти люди родились. Поступали так словно затем, чтобы тот, кому довелось выйти из лагерей, заплутал бы на родной земле, не нашел дороги домой. Смотрите, сколько народу пострадало только из нашей Юрковой Стены (данные белорусского «Мемориала»):

Веракша Елизавета Игнатьевна. Родилась в 1889 г., д. Старый Лепель Лепельского р-на БССР; белоруска; неграмотная; колхозница, колхоз «Путь Ленина». Проживала: Витебская обл., Лепельский р-н, д. Юркова Стена. Арестована 3 июня 1936 г. Приговорена: судебный орган 4 ноября 1936 г., обв.: 73 УК БССР — недоносительство о переходе границы. Приговор: 2 года ИТЛ, отбыв.: Магаданская обл., освоб. 03.06.1938. Реабилитирована 7 апреля 1970 г.

Дальчанин Алексей Емельянович. Родился в 1890 г., д. Юркова Стена Стайского с/с Лепельского р-на; белорус; образование начальное; колхозник, колхоз им. Тельмана. Проживал: Витебская обл., Лепельский р-н, д. Сукневщина. Арестован 11 октября 1937 г. Приговорен: Комиссия НКВД СССР и Прокурора СССР 28 ноября 1937 г., обв.: 68, 71 УК БССР — к/р деятельность. Приговор: ВМН, расстрелян 21 декабря 1937 г. Место захоронения — Орша. Реабилитирован 26 ноября 1959 г.

Кожемский Леон Григорьевич. Родился в 1907 г., д. Юркова Стена Лепельского р-на Витебской обл.; белорус; колхозник, колхоз «Путь Ленина». Проживал: Витебская обл., Лепельский р-н, д. Юркова Стена. Арестован 6 августа 1937 г. Приговорен: Комиссия НКВД СССР и Прокурора СССР 3 декабря 1937 г., обв.: 68, 71 УК БССР — шпионско-диверсионная деятельность. Приговор: ВМН, расстрелян 27 января 1938 г. Место захоронения — Орша. Реабилитирован 25 марта 1958 г.

Лях Григорий Герасимович. Родился в 1914 г., д. Юркова Стена Лепельского р-на Витебской обл.; белорус; крестьянин, единоличное хоз-во. Проживал: Витебская обл., Дисненский р-н, Глубокская вол.; д. Обруб Березовский. Арестован 19 октября 1939 г. Приговорен: ОСО 22 марта 1941 г., обв.: 24б-68а, 76, 120 — связь с агентами польской разведки. Приговор: 8 лет ИТЛ, отбыв.: Севпечлаг. Реабилитирован 31 августа 1971 г.

Тухта (Тухто) Андрей Филиппович. Родился в 1899 г., д. Юркова Стена Лепельского р-на Витебской обл.; белорус; образование н/начальное; колхозник, колхоз им. Ленина. Проживал: Витебская обл., Лепельский р-н, д. Юркова Стена. Арестован 24 августа 1937 г. Приговорен: Комиссия НКВД СССР и Прокурора СССР 2 ноября 1937 г., обв.: 68 УК БССР — агент польской разведки. Приговор: ВМН, расстрелян 13 ноября 1937 г. Реабилитирован 29 июня 1959 г.

А кому мешали пусть немного смешные, но зато удивительно своеобразные, ласковые названия селений: Бычки, Кусочек, Малыши, Мужичок, Овечки, Свинка, Собачки, Мямли, Пищики, Петюли, Пузики, Пустынька, Телятки, Требушки, Убибачки, Хохульки, Халявки…

Ход мыслей советских имятворцев усматривался незатейливым, как короткое замыкание. «Классовый подход», противопоставление коммунистических идей дореволюционным представлениям оборачивались тем, что меняли шило на мыло. Началось это дело в Петрограде двадцатых годов, где улица Кавалергардская превратилась в улицу Красной Конницы, Большая и Малая Дворянские — в 1-ю и 2-ю улицы Деревенской Бедноты, Мещанская — в Гражданскую, Большая Ружейная — в улицу Мира.

И по такому же методу действовали в Беларуси. Была деревня Короли — стала Большевик. Были Князи — стали Второй Пятилеткой. Романово — Лениным. Узники — Красной Слободой.

Единственный нетрафаретный ход виден на примере деревни в Оршанском районе с совершенно, казалось бы, безобидным названием: Усы. Так вот, с белорусской карты Усы «сбрили», оставив взамен «Им. Буденного». Вот уж действительно скорбный анекдот.

Последнее особо массовое «убиение» имен состоялось в 1964 году. Скорее-скорее: перед объявленным «въездом» в коммунизм успеть соскрести родимые пятна проклятого прошлого. А посему — искоренить Святой Дух, Боги, Каплицу, Аннаспасскую, Церковщину, Монастырь, Попову Луку, Скорбичи…

Вместе с крестьянскими лошадьми власти пустили в расход Кобыльники и Жеребиловичи, а потом и Конский Бор. Тут же кто-то сказал «фи!» по поводу Оглобли. Били прямо в лоб: Гороватку делали Советской, Горечь — Светочью, Замогилье — Рассветом, Колотуны — Дружбою.

Ладно, меняли у деревень старые названия. Но — на какие! Полетом фантазии имятворцы не отличались от пехотных командиров (если роща, то Зеленая, если высота — Круглая). Душу воротит от таких новоделов: Дорожная, Полевая, Восточная, Южная, Весенняя, Снежная. Уж лучше бы — под номерами. А что, чем не название для населенного пункта: 54/13/98? Главное, понятно: деревня № 54, относящаяся к 13-му сельсовету 98-го района БССР. А то попробуй идентифицируй какую-нибудь Рудню, если она наличествует и в том районе, и в этом.

Агрессивное скудоумие властей привело к тому, что в иерархию селений внедрилось совершенно идиотское обозначение «поселок городского типа» применительно ко многим старинным белорусским городам и местечкам. Что это такое — «типа»?! Что за маргинальный лексикон!

Задевалось куда-то хорошее слово «местечко». Веками на Беларуси было по нарастающей так: деревня (весь, вёска), затем — местечко или городок (вспомним Давид-Городок, Кожан-Городок) и после — город (старое слово — место). А «поселок типа» — это из лексикона оккупанта, который в бинокль разглядывает незнакомый «населенный пункт» и прикидывает, как его пометить в донесении: город или нечто «типа». Ну надо же: древнейший и святейший град Туров, который ровня Киеву, обзывали «типой» (правда, власти наконец прекратили это унижение и вернули Турову исконное обозначение: город).

За определением «поселок» стоит нечто эфемерное, свершившееся по случаю. Бывают рыбацкие поселки, леспромхозовские, станционные. Вот, скажем, построили посреди болот торфобрикетный завод — возник при нем рабочий поселок. А потом месторождение исчерпалось, предприятие закрыли — исчез вместе с ним и поселок. Как поселились — так и выселились.

Напротив же, местечко являет собой пример основательности жизненно-исторического обустройства, в его природе нет «разовости». Тут не «поселяются», а живут. Заметим, живут веками, и поэтому фамилии горожан, профессиональные династии переходят из одной эпохи в другую.

Скажем, в городке Порозово на Гродненщине это гончары (знаменитая черная керамика) и кулинары-хлебопеки. Примечательный факт: когда сколько-то лет назад в близрасположенном от Порозово городе Волковыске на комбинате «Беллакт» монтировали оборудование специалисты из Италии и Франции, то эти высокооплачиваемые западноевропейцы естественно обнаружили свою привередливость в кухне. Буквально методом проб они открыли для себя ресторанчик в Порозово и каждый день ездили сюда, за 24 километра, обедать и ужинать.

Местечко тоже город, только маленький, отсюда и уменьшительное окончание. Уменьшительное, но не «умалительное»! Санкт-Петербурга и в помине не было, когда вольное место Порозово получило в 1523 году магдебургское право — городское самоуправление по европейскому образцу.

Так что местечко — это вовсе не «типа»…

Однажды довелось услышать свидетельство участника кампании переименований 1964 года:

— Как придумывали новые названия?.. Так и придумывали: при помощи потолка, пальца. Супруга отягощенного словотворчеством советского начальника приподнимается с дивана: «А помнишь, Ваня, как мы в Крыму отдыхали? Какие там названия сел краасивые: Урожайное, Привольное, Солнечное…».

Что верно — то верно. Дух светлейшего князя Александра Григорьевича Потемкина-Таврического в нашу эпоху изрядно поблудил не только в Крыму, но и в Беларуси. Иначе как могли появиться и там и тут искусственные жеманно-паточные названия: Миловидная, Лучезарная, Заветная.

С полуостровом Таврида понятно: там в 1944 году вычистили целый народ и, соответственно, — его географические названия. Но ведь белорусы, несмотря на все Куропаты, продолжали жить в своем крае. Откуда тогда иноязычное половодье?

Это ж надо такое придумать: Изюмово. Хорошо, что не Урюково и не Кишмишево. Или еще перл: Сиреневка. Простите, но при нормах белорусской орфоэпии — «Сярэняўка» — возникают ассоциации, отнюдь не связанные с цветущим палисадником. А самое главное, нет в белорусском языке слова «сирень». Есть «бэз». Точно так, как нет «ромашки» (деревня Ромашки в Мядельском районе — бывшая Горбы), а есть «рамонак».

Был у нас такой руководитель республики — секретарь ЦК КП(б)Б Пантелеймон Пономаренко, которого белорусский язык временами смешил, но чаще злил. Семьдесят лет назад, 21 ноября 1938 года, он собрался с мыслями и подготовил для товарища Сталина специальную памятную записку «О белорусском языке, литературе и писателях».

Пономаренковская докладная вождю народов содержала изумительные сентенции по поводу белорусского языка (цитата):

«Слово «подъем» заменено каким-то диким словом «уздым»;

Образование — адукацыя;

Краски — фарбы;

Борец — змагар;

Правительство — урад!!!;

Баня — лазня <…>».

Очевидно, по мысли Пономаренко, товарищей из московского ЦК должно было рассмешить слово «лазня» («Гы-гы-гы, лазня — это, что ли, куда к голым бабам лазают?»).

К сожалению, люди именно с такой языковой культурой занимались у нас языковой политикой и в том числе вопросами переименования. При Пономаренко чудесный Иван-Бор в Лепельском районе переименовали в Красный Октябрь. Благодаря подобным стараниям «зацвело» на белорусской карте лексически чуждое Ромашкино. С ним же в одном ряду— Звездная, Радуга, Победа, Знамя, Расцвет, Октябрьск, Трудовая и т.д. и т.п. А чего стоила подражательная волна Черемушек, нахлынувшая после того, как в Москве в 1950-е годы возвели новый жилой массив!

Есть присловье: «Хоть горшком назови, только в печь не станови». Холопское присловье. Это холопы способны откреститься от родимых Дерюг (деревня в Оршанском районе) и «расстелить» перед заезжим вельможей Ковровую. Так бывало и в ряде других мест: «Сам Иван Иванович приезжает к нам на отдых. Разве прилично ему потом говорить, что неделю провел в Корчме! Давайте-ка назовем деревню Дачной» (Бобруйский район).

Весьма непростой вопрос — неблагозвучные названия. И, кстати, не мешало бы вспомнить, что переименования делались во все эпохи, при всех политических режимах. Вот, например, заметка из газеты «Минская Речь» от 27 (14) марта 1906 года:

«Местная хроника. Переименование деревень. Деревни Великая и Малая Болвани, Грицевичской волости, Слуцкого уезда, по взаимному соглашению министерств Императорского Двора и внутренних дел, в честь рождения Наследника Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича переименованы в Великую и Малую Алексеевку».

Не станем навязывать свое мнение жителям славного Славгорода на Могилевщине — бывшего Пропойска. Переименован он 23 мая 1945 года в связи с присвоением почетного наименования гвардейской дивизии, которая освобождала город. (Представим, как нехорошо могло бы прозвучать на параде: «Зравствуйте, гвардейцы-пропойцы!»). А вообще-то надо помнить, что исконное название Пропойска — Пропошеск. Связано оно с именем реки Прони, в устье которой расположен город.

Да, появлялись в прошлом откровенно издевательские названия: Бордели (ныне деревня Искра в Витебском районе), Остолопово (деревня Светлая в Горецком), Жопа (Высочаны в Борисовском). Так ведь оно и видно, что названия эти не народные, а придуманы в подпитии барином-самодуром. Причем барином не местного происхождения. Скажем, последнее названьице этнический белорус породить никак не мог, потому что в его лексиконе соответствующая часть тела испокон веку определялась иным словом.

Народ не бывает похабен в именах собственных. И как перчатки менять их в угоду ханжеству, чьим-то сиюминутным вкусам малодостойно. Наследие веков мешает лишь тем людям, у которых по причине малообразованности и оторванности от земли название, скажем, деревни Долгий Помет, что в Борисовском районе, не могло ассоциироваться ни с чем другим, кроме как, простите, с экскрементами.

Но ведь «помет» — это складчина, добровольный сбор (в словаре у Владимира Даля: «Постави пометом христианским церковь каменну»). Это и отдыхающая пашня, пар, а также переметины на скирде или соломенной кровле. Однако нет: повел кто-то брезгливо носом – и превратился Долгий Помет в Новоселы.

В этой связи вспоминается один мой таллиннский коллега. У человека не вполне «удобная» для нашей транскрипции фамилия, и поэтому местные русскоязычные газеты одно время пытались менять начальную букву «х» в его подписи на «г». Тогда журналист вообще отказался подписываться: «Я не могу позволить искажение. Если считаются со мной, то должны считаться и с моим именем. Для благозвучия русского языка поступлюсь одним словом, для китайского — другим, для эскимосского — третьим… Так и по-эстонски перестану разговаривать».

Эстонец, в отличие от некоторых других, сегодня разговаривает на своем родном языке…

Имя — это не просто звукосочетание. Зачастую это то, чего мы достойны. Назовут нас не людьми, а «массами» — и будем безликой массой.

Юркову Стену надо по камню сложить вновь. Не от любимого народом Чапаева ею заслонимся, а от временщика, который пускал на распыл то, что до него копилось веками.

К сожалению, от того, что в 1964 году деревню Самодуровщина Дзержинского райна переименовали в Родину, самодуры на нашей земле не перевелись.

Сергей Крапивин, «Историческая правда»