Терминальная стадия белорусского здравоохранения

«И где ты увидела новость? – спросил по скайпу мой давний приятель Илья.

Я пересказывала ему недавние новости о перебоях с лекарствами и тест-системами для ВИЧ-инфицированных.

«Это не новость, это было всегда. А тест-систем всегда или не было вообще, или были, но с истекшим сроком годности. Тоже мне, удивила. Знаешь, как эти тесты в Беларуси делают? Используют одну тест-систему на 50 порций крови. Потому что дефицит», - сказал приятель.

С Ильей мы когда-то вместе учились в младших классах и сидели за одной партой. Общаемся и теперь, спустя много лет. Вот только в последнее время – лишь виртуально. В 2009 году Илья уехал в Швецию, чтобы спасти собственную жизнь. Его не преследовали спецслужбы, ему не угрожал арест. Просто у Ильи ВИЧ-инфекция. Диагноз поставили двадцать лет назад. А в 2009 году объявили, что у него терминальная стадия. То есть – финал. Жить оставалось, по прогнозам, два месяца.

И тогда он решил бежать от смерти. Потому что в Европе – это знали все белорусские ВИЧ-инфицированные – шансов выжить намного больше. Вернее, очень много.

Я ничего не буду добавлять к его рассказу о разнице белорусского и европейского отношения к лечению ВИЧ-инфекции и к самим больным. Просто привожу дословно его рассказ. Впрочем, кое-что все-таки добавлю: после лечения в Швеции в крови Ильи вирус не обнаруживается.

«Нас долгие годы пичкали таким старьем, которое уже не использовалось во всем мире. Я приехал в Швецию с шестью килограммами препаратов – на всякий случай. Когда здешний шведский врач их увидел, он спросил:

- И как давно вы это пьете?

- Да уже два года, - отвечаю.

- Странно, почему оно вас еще не убило.

А через три месяца врачи мне сказали: «Вы были в таком состоянии, что мы не знали, ответите на лечение или нет. Мы, честно говоря, думали, что через два месяца вас уже не будет в живых». То же самое мне сказал профессор в минской инфекционке. В Швеции, объяснили мне, прекратили пользоваться этими препаратами еще в 1996 году, только попробовав их!

В Беларуси, когда определили терминальную стадию, мне действительно уже ничего не помогало. И я просто решил попытаться выжить – дома мне до смерти действительно оставалось месяца два. И когда я пришел в городскую инфекционную больницу к профессору – по-моему, его звали Александром Михайловичем – и сказал, что уезжаю в Швецию, он начал танцевать от радости. Он сказал: «Илья, вы себе не представляете, как я рад». Он понимал, что здесь мне не выжить, а в Европе появляется шанс.

Кстати, после того как недавние анализы здесь, в Швеции, вообще не показали никакого вируса, меня перевели на другие препараты. А потом и их обещали уменьшить, потому что все хорошо. Я наконец стал себя чувствовать нормальным человеком. Знаешь, я снова начал простужаться, как все здоровые люди. Сопли – свойство здорового человека, запомни. Пока я пил таблетки дома, у меня ничего подобного не было, а чувствовал себя ужасно. Эти препараты, которыми меня лечили в Беларуси, вызывали, помимо всего прочего, дикие боли: ощущение было, будто стекла наелся. У меня нет никаких претензий к белорусским врачам: они действительно пытаются лечить. Но могут назначать только то, что есть в Беларуси. А то, что есть, - убивает. Мои врачи говорили: «Пойми, мы лечим тем, что есть, мы не можем комбинировать препараты, потому что нечего комбинировать». Минздрав закупает одно и то же для всех, хотя у всех разные формы, разные стадии. Одно и то же лечение для начальной и терминальной стадий – нормально? В Европе препараты комбинируют, подбирают индивидуально. Когда в 2012 году, приехав в Минск, я зашел в «инфекционку» и разговорился с врачами, они сказали: с тем, что нам приходится назначать ВИЧ-инфицированным, мы процентов восемьдесят пациентов потеряем.

Многие больные из провинции пытались пробиться в Минск, потому что здесь кладут в инфекционную больницу, в профильное отделение. В районных больницах нет ни отделений, не специалистов. Они что-то лечат, но не понимают, что именно. И все хотели попасть к Елене Михайловне, заведующей отделением. Она несколько раз ездила на семинары за границу. Я как раз лежал в больнице, когда она вернулась из очередной поездки. Она говорила: «Когда посмотришь, как лечат в Европе, понимаешь, насколько мы нищие. У нас есть эти три таблетки, и других не будет. А там творят чудеса». И когда я приехал после двух лет лечения в Швеции и привез результаты своих анализов, Елена Михайловна сказала лишь одну фразу: «Что и требовалось доказать».

В Швеции мне сказали, чтобы я немедленно выбросил все препараты, которые вез из Беларуси. Кстати, здесь комбинацию лекарств назначает даже не врач, а консилиум – для каждого больного индивидуально, и только на две недели. Смотрят, как реагирует больной, и либо что-то меняют, либо оставляют. Говоришь, в Беларуси начали производить собственные препараты? Я представляю, что они могут произвести...

А в России, по-моему, и вовсе мрут. Там используют лекарства с истекшим сроком годности. И те, кто хочет выжить, вынуждены покупать их за свои деньги. Но там хоть купить можно. А в Беларуси и этого нельзя. Не продают. Здесь, в Швеции, я тоже не плачу за препараты. Но я вижу чеки - на 50-60 тысяч крон, между прочим.

Кстати, однажды, когда я ждал решения миграционного управления, а оно могло оказаться отрицательным, мой лечащий врач Мария прервала отпуск и прилетела из Норвегии домой, чтобы на всякий случай выписать мне препараты на полгода вперед. Если бы депортировали – по крайней мере, полгода я бы принимал нормальные лекарства. Здесь, в Швеции, даже нелегалов с ВИЧ-инфекцией лечат бесплатно.

Я помню, как первый раз лежал в больнице в Минске. Ко мне заходили исключительно в костюмах химзащиты – как в чумной барак. В палате стояло ведро, которое я сам должен был заливать хлоркой, второе ведро для пищевых отходов и третье - для замачивания посуды. Их я тоже должен был заливать хлоркой. А потом я попал в кабинет к главврачу. И когда случайно положил руки на стол, главврач взвизгнула «руки со стола убери!» и начала тут же посыпать его какими-то химикатами.

Но обычные врачи, медсестры, санитарки, завотделением Елена Михайловна, блестящий врач Наталья Антоновна Росса – все они были просто замечательными по отношению к больным. Они ничего не боялись, но понимали, как относится к нашей болезни государство, а вслед за ним и общество. Они меня учили: «Никому ничего не говори про ВИЧ. Скажи, что у тебя гепатит В – меры предосторожности те же самые». Чудесные люди, они действительно хотят помогать больным. Но у них нет возможностей. Этих возможностей им – а заодно и нам, больным, - не дает государство. Оно предпочло бы, чтобы мы все поскорее умерли».

Ирина Халип, специально для charter97.org