Я не Парацельс, но декрет №3 следует сжечь

Налог на «тунеядцев» - это, пардон, какой-то социально-экономический гермафродитизм.

Госструктуры, ангажированные идеей общественные организации и отдельные граждане, отпраздновали столетие Октябрьской революции. Без помпы, можно сказать, скромно, по-большевистски, поскольку обещанного коммунизма не случилось. Ни в Беларуси, ни в другой иной стране мира.

Возможно, наши коммунисты, возлагая цветы к памятнику Ленина, убеждают себя в том, что безклассовое общество где-то построено. Например, в КНДР. Но большинство из них туда не поедет на ПМЖ ни при каких условиях. Поскольку каждый приезжий коммунист, попадая в страну Чучхе, рискует прослыть опасным ревизионистом, на голову которого обрушится весь справедливый гнев освобожденного от эксплуатации тамошнего пролетариата.

От этого обидно. В первую очередь, обидно за белорусский пролетариат. Ведь ему предписывалось стать гегемоном этого дела, а приходилось ему исполнять роль статиста, винтика пролетарской диктатуры, мальчиком на побегушках у многочисленных вождей. И по сей день нет справедливости. В Минске улицы по-советски пестрят именами великих деятелей революции, ее палачей, а Ленин «живет живее всех живых» в двух средах сразу. На земле, в памятнике на площади Независимости, и под землей, на станции метро имени Ленина. В общем, в многопудье забронзовевшего Ленина, в то время как промышленность и сельское хозяйство существуют в условиях хронического дефицита цветных металлов и сплавов.

И по-прежнему экономят на классе-гегемоне. Отвели для него не центральную, аскетически оформленную станцию Пролетарская, которую украсили миниатюрной фигуркой, олицетворяющей всегдашнюю готовность истинного пролетария жарко поработать, мало получить. Скажу вам, в этой скульптурной композиции столько же аллегоричности, столько и подлинного соцреализма. Глядя на этого бронзового пролетария, поневоле вспоминаешь о его жене. Их диалог.

Она:

— Где деньги, милый?!

Он:

— Какие деньги, милая?!

К сожалению, столетие коммунистического строительства не позволяет людям труда жить по потребностям. Напротив, Минсоцтруда подчеркивает, что такого у нас, вероятно, никогда не будет. В отличие от большинства несоциалистических стран, в их обществе потребления, коммунистический принцип давно осуществлен.

А мы только штурмуем крепости, «которых большевики не могли бы не взять», но те всегда остаются не взятыми. Например, несколько лет кряду у нас штурмовали, условно говоря, крепость социального иждивенчества. А она стоит неприступно, ее гарнизон делает периодические вылазки в стан осаждающих и наводит там изрядный переполох. Как сказала бы одна известная деятельница современности, хаотический переполох.

Например, хаотический переполох вызвал у штурмующих декрет № 3. За время подготовки к нему, разработки, жарких дебатов и обсуждений, и высшим утверждением — он замышлялся этаким асфальтовым катком, который закопал бы на вечные времена «тунеядцев» белорусской земли. А что получилось. У многих из осажденных за это время выросли дети, закончили школу и вместо новых заботливо подготовленных правительством эффективных рабочих мест, попали на рынок труда. А работодатель не интересуется ими, как прежде не интересовался их родителями.

У людей давно возникли проблемы, которые не решаются. А власти настаивают на своем, поскольку не способны изменить принятым однажды принципам, боятся потерять лицо. И стараются «наклонить» бедолаг — не битьем, так катаньем. То есть утверждают, декрету быть, но в новой редакции. И тем самым напоминают козленочка из мультика «Хочу бодаться!». А никто не хочет — не может, не считает должным. Козленочек доставал всех, думая, что они его боятся, пока не нарвался на щенка. Которому захотелось кусаться…

Хорошая такая, добрая и поучительная сказка: не бодайся с теми, кто хочет кусаться…

Оказывается, новая редакция Декрета ориентируется не на уплату «социждивенческого сбора», а, напротив, на обеспечение занятости. Исходят из того, что количество заявленных вакансий растет. И по стране вакансий в два раза больше, чем зарегистрированных безработных. То есть в принципе есть, где работать, но повсеместно отмечается дисбаланс спроса и предложения. Например, цирку требуется укротитель хищников, а на бирже в избытке укротители волнистых попугайчиков. Разумеется, дирекция цирка не может принимать их на работу даже при их согласии и своей собственной воле, это запрещает инспекция по труду и более солидные структуры.

И как бороться с такой диспропорции в условиях нижайшей трудовой миграционной способности населения? Тут ведь кроме квалификации, демографических особенностей, существуют жилищные и транспортные проблемы. Их можно было решать при помощи высокой зарплатоемкости вакансий, но предлагаются в первую очередь самые «дешевые» рабочие места, что сводит трудовую мобильность безработных фактически до нуля.

Похожая трудность возникла зимой 1998 года, когда плохая погода не позволила обеспечить колхозных коров достаточным количеством грубых кормов. Их пробовали кормить всем, что попадалось под руку. Даже еловыми лапками, настоями на их основе. Ничего не получалось. Для спасения ситуации тогдашнему премьеру Сергею Лингу пришлось распорядиться собрать коров с голодных ферм и отвести в те колхозы, где имелась хотя бы солома.

Весной оказалась, что большинство эвакуированных животных на прежние фермы не вернулись. Приобрели они свое непритязательное счастье в других краях — неизвестно.

А люди, понятно, не КРС. С людьми намного сложнее. Поэтому обновленный декрет предъявляет исключительное значение именно трудовым ресурсам, Точнее создает возможности для местных органов власти и обязывает их оказывать максимально возможное содействие желающим работать. Но при этом официальные лица делают очень противоречивые заявления. Например, говорят, что декрет будет называться «о содействии занятости», для того, чтобы «человек мог работать или был устроен на какое-то рабочее место».

«Какое-то» — это какое? Чтобы человек где-то числился, и что-то получал? А как же «Закон о занятости населения», которые едва ли не ежегодно редактируется, уточняется, «осовременивается», остается «законом в себе», поскольку он имеет очень косвенное отношение к реальному состоянию рынка труда. Чиновники трудятся не покладая рук, но к чему такие танталовы муки, если в результате научные экономические понятия и категории рынка труда подменяются политической софистикой и идеологической схоластикой. На самом же деле, рынок появляется вместе с товаром, предложенным для продажи. Рынок труда появляется, функционирует и развивается, благодаря появлению особого рода товара — рабочей силы. Свободной для продажи его собственником (а он может отказаться от его продажи) и свободной для приобретения покупателем (а он может отказаться его покупать).

Это свободная сделка на свободном рынке. У нас же государство со своими структурами, органами, механизмами, бюрократическим регламентом мало того, что пробует контролировать эти сделки, но претендует даже не на роль монополиста, а единственного продавца и покупателя на рынке.

Это, пардон, какой-то социально-экономический гермафродитизм.

Некогда Парацельс, выступая перед студентами-медиками, заявил, что Гиппократа он не признает, считает влияние античности на медицину пагубной, сжигал книги Галена и Авиценны. Де мол, они помогают «учености», но «врачу надлежит знать род, причину и симптомы заболеваний, применять лекарственные средства с дальновидностью и трудолюбием и использовать со своими способностями».

Разумеется, я не Парацельс, но и Декрет № 3 не кладезь учености, а для практического применения он не годится совершенно.

Если вернутся из схоластических высот на землю, то следует его «сжечь», дабы ни у кого больше не возникло желание сочинять подобные проповеди.

Константин Скуратович, «Белрынок»