Свидетель с корзинкой задерживается

Возникает догадка, что судьба Улюкаева решается вовсе не в Замоскворецком районном суде города Москвы.

В том, что Игорь Иванович с первого раза не явится в суд, где рассматривается известное дело о корзиночке, из людей, о нем наслышанных, мало кто сомневался. Не такой он человек, чтобы являться в суд с первого раза. Интрига заключалась в том, осмелится ли кто-нибудь вызвать его туда повторно. Судья Лариса Семенова совершила этот гражданский подвиг, причем уже установлено, что повестку доставили в отделение связи «по месту вручения», хотя неведомо, дошла ли она до адресата.

Теперь возникает новая загадка: такой ли человек Игорь Иванович, чтобы являться в суд со второго раза. Или с десятого. А вместе с ней, с этой загадкой, сами собой напрашиваются разные вопросы. Что случится, если он снова и снова туда не придет? Как поступит председательствующий в процессе, ежели ключевой свидетель обвинения вообще никогда и никак не откликнется на эти призывы? Можно ли будет приговаривать бывшего министра Улюкаева, не выслушав ключевого свидетеля обвинения, и к чему приговаривать? Вот эта неявка Сечина как может отразиться на судьбе подозреваемого в вымогательстве и получении взятки?

Спрашивать легко, отвечать трудно. Насчет прогулов, например. Ну да, есть в УК РФ статья, карающая за уклонение от явки в суд без уважительных причин, и там говорится, что уклонившийся может быть подвергнут насильственному приводу. Но, во-первых, как доказать, что Игорь Иванович злонамеренно нарушал закон? Пускай весь мир знает, что его вызывают свидетельствовать, но ему откуда знать, когда повестка лично не вручена? Во-вторых, не совсем понятно, кто будет осуществлять привод.

Так называемых приставов просто не подпустят к Игорю Ивановичу на пушечный выстрел. При помощи спецназа, как задерживали, допустим, Ходорковского (не без участия Сечина, кстати), тоже вряд ли удастся доставить его в зал заседаний — страшно за спецназ. Вероятно, с задачей могли бы справиться бойцы Кантемировской дивизии при огневой поддержке Воздушно-космических сил Российской Федерации, но это компетенция главнокомандующего, а он ведь симпатизирует Игорю Ивановичу — давнему своему соратнику и другу. Получается, вроде и некому предъявлять Игорю Ивановичу аргументы, которые способны были бы пробудить в нем уважение к суду.

Пожалуй, слегка зауважать суд и даже благожелательно рассмотреть приглашение судьи Семеновой он может только в одном-единственном случае. Если ему доложат, что чисто бюрократическими средствами, с использованием лишь властного ресурса посадить бывшего министра Улюкаева нельзя. А надо все-таки прийти по повестке и подтвердить все изложенное Игорем Ивановичем на стадии предварительного следствия.

Как его, понимаете ли, запугивал бывший министр. Как требовал у него два миллиона долларов наличными, а не то, говорил, не видать тебе «Башнефти», Иваныч. Как пришлось Сечину волей-неволей обращаться в ФСБ, чтобы найти управу на вымогателя. И как он под контролем органов, волнуясь, снаряжал корзинку, якобы начиненную только колбасками и винишком. Вот это все нужно будет рассказать в суде, чтобы бывший министр понес заслуженное наказание.

Проблема, однако, в том, что это только на словах легко: приехать в суд на большой машине в сопровождении множества других больших машин и уличить взяточника. На деле в судах российских до сих пор не изжито еще такое явление, как состязательность сторон. А это значит, что после ответов Игоря Ивановича на заранее согласованные и завизированные в «Роснефти» вопросы прокуроров настанет очередь адвокатов, которые наверняка захотят обстоятельно побеседовать с таким человеком.

И тут Сечину откроется, в чем состоит важное отличие письменных кратких заявлений для печати и корректного общения со следователями ФСБ от устного адвокатского перекрестного допроса. По ходу которого Игорь Иванович едва ли сумеет внятно объяснить, зачем Улюкаеву было вымогать у него деньги, если точку в истории с «Башнефтью» задолго до события преступления поставил президент. И чем, собственно, мог угрожать рядовой министр чуть ли не второму человеку в государстве. А если у них там, на Олимпе, нравы и традиции такие, что кто-нибудь кому-нибудь постоянно заносит валюту в корзиночке, и Сечин воспользовался моментом, чтобы в рамках давней войны партии крови с партией бабла свести счеты с Улюкаевым, то так ли уж, по совести, виновен бывший министр?

Короче, это будет нелегкое испытание для Игоря Ивановича — участие в судебном процессе. Разумеется, его выступление можно засекретить, выгнав из зала лишних, начиная с прессы, но отвечать ему все-таки придется и драгоценные подробности допроса кто-нибудь да сольет. Рано или поздно свидетеля отпустят, но осадочек останется. Отчасти потому Сечин и уклоняется пока от исполнения долга, ненароком становясь свидетелем защиты. Парадокс, да, но жизнь из них соткана.

Впрочем, как не было сомнений в том, что Игорь Иванович не побежит на допрос по первому свистку, так нет оснований предполагать, будто судьба Улюкаева решается в Замоскворецком районном суде г. Москвы. Ибо состязательность состязательностью, а война двух упомянутых выше партий продолжается, и процесс по делу бывшего министра — один из эпизодов этой бесконечной войны. Решение принимается за кулисами — там, где размышляющий о скорых выборах главнокомандующий прикидывает, как отразится на приближенных к нему силовиках и либералах приговор невезучему бывшему министру. Все же не факт, что надо отправлять в лагерь сидящего под домашним арестом. Но и заметно распоясавшегося Игоря Ивановича обижать негоже. Это же прямо позор выйдет, если его припрут к стенке в суде, а потом еще оправдают Улюкаева.

Поэтому Сечин держит паузу, не торопясь туда, куда по закону обязан явиться сразу. Но и большого скандала в связи с этим не наблюдается, поскольку все понимают, какого человека потревожили. У адвокатов Алексея Улюкаева своя выгода: чем дольше Игорь Иванович будет конфликтовать с судьей, тем легче им обвинять его во лжи и провокаторстве. Пауза продлится недолго, вне зависимости от того, увидим мы Сечина в суде или убедимся в том, что закон ему не писан.

Илья Мильштейн, «Сноб»