29 марта 2024, пятница, 17:16
Поддержите
сайт
Сим сим,
Хартия 97!
Рубрики

Писатель Владимир Сорокин в Минске: Палуба на «Титанике» уже дала крен

6
Писатель Владимир Сорокин в Минске: Палуба на «Титанике» уже дала крен
Владимир Сорокин

Российский автор, которому многие пророчат Нобелевскую премию, выступил в интеллектуальном клубе Светланы Алексиевич.

Портал interfax.by собрал наиболее интересные и значимые цитаты Владимира Сорокина на минской встрече:

«В нашей жизни – от детского сада, школы и во взрослой жизни – все было пропитано насилием, словно воздухом. Мы этим дышали, мы этим жили. И когда сейчас говорят, что у русских очень много злобы накопилось…. Так мы 70 лет варились в этой кровавой похлебке войны с человеческим началом. Поэтому у меня такая жесткая словесность.

Есть разная словесность. Есть писатели, которые воспринимают литературу как некое уютное кресло, в которое можно сесть, расслабиться и забыться. Это их выбор и их путь. Для меня литература – это душ Шарко, который человека будит от снов. Действительно, много жесткого.

Вы можете мне задать много вопросов, но я боюсь, что разочарую вас. Я уверен: если писателю есть что добавить к своей литературе, то он что-то недописывает. Я стараюсь дописывать.

Для меня литература – это выбор языка, интонации. Представьте, что «Лолита» была бы написана Гоголем. Ничего бы не получилось.

У меня принцип один: я хочу каждую книгу написать в ее стиле. А для этого я должен стать новым писателем каждый раз, убить в себе старого, смыть кровь с рук, сесть за стол и начать все с белого листа.

Мы живем в стремительно меняющемся времени. Может, поэтому и нет великого русского романа о России 80-90-х. Есть осколки этого романа, разбросанные по разным произведениям. Что-то у Пелевина, что-то у Вити Ерофеева. И любые попытки при помощи «–измов» объяснить этот литературный процесс – утехи критиков. Ну, назовите меня постмодернистом – я не против. Я даже не против, что «Ледяная трилогия» - это Science fiction. Мне кажется, это право на классификацию – и не более того.

У послевоенных немцев очень большой страх перед собственной культурой, который компенсируется огромным интересом к чужим культурам. Нигде так подробно не переводят русскоязычную литературу сейчас, как в Германии.

В 1975 году я, будучи молодым студентом, через знакомого зубного врача попал в мастерскую к Эрику Булатову. Как художник, я увлекался тогда сюрреализмом и рисовал графические сюрреалистические работы. Я попал в этот круг, стал туда ходить, а потом под его влиянием стал заниматься литературой. Что это было? Совершенно уникальное явление, которое я сравниваю с работой ловцов жемчугов. Они раньше опускались на дно в медных колоколах, где был воздух, которого им хватало для работы. И вот тот андеграунд, куда я попал, был для нас всех там этим колоколом чистого озона в этом спёртом советском воздухе Москвы. В других городах что-то было, но озона там было гораздо меньше.

Существует физика и метафизика. Метафизика – это то, что больше нас, больше физики. Это Вселенная, смерть, страхи и, конечно, любовь. Есть писатели, которые могут это выразить. А есть те, кто ограничивается только физикой. Каждому свое. Но все великие писатели, конечно, метафизики. Они выразили не только человека, но и пространство бытия, в котором он оказался после рождения. Достоевский, Толстой, Джойс, Кафка, Набоков…

Аналитика – это не мое начало. У меня другое занятие. У меня есть некая антенна, которая что-то улавливает, во многом неосознанно. Как сказал поэт андеграунда Ян Сатуновский, «осознанные предчувствия недействительны». Я согласен с ним. Что-то получается, когда ты даешь свободу этой антенне, и она сама правильно настраивается, без нажима и без спешки. Если она не работает, то лучше помолчать. После «Телурии», например, я 3 года не писал. А после «Сердец четырех» 7 лет не писал романов никаких. Потому что стоит шум, и ты не чувствуешь этих тонких вибраций.

Чувство такое, что мы все живем на «Титанике», у которого под килем уже очень много дыр. Тем не менее он куда-то плывет, в салоне играет музыка, танцуют пары, в баре что-то наливают. Но уже заметно, что палуба дала крен. Мебель едет потихоньку.

Я очень благодарен женщинам. Все судьбоносные вещи, даже детские травмы, шли через женщин. Я написал роман «Тридцатая любовь Марины» – о советской женщине начала 80-х. Я еще в детстве видел и чувствовал, насколько болезненна советская власть для женщин, как сильно она их уродует. И когда женщины в таких условиях выживают и сохраняют свое начало, это говорит о том, что вы – совершенно космические существа. Как написал один поэт, «то, что женщину гнуло, мужиков ломало». Мужики спивались и распадались. А главной героиней в 70-80-х была женщина.

Есть те, кто помнит СССР еще мальчиками и вдруг сейчас воспылали любовью к «совку» и имперской идее. Я считаю это некой болезнью, потому что сейчас идет такая истерическая конвульсия имперскости. И она действительно заражает многих. В основном неокрепшие умы и не очень вменяемых людей. Ну, туда им и дорога, в принципе. Надо различать добро и зло. Ну, некоторые сделают на этом капитал.

Я очень хочу вернуться в Беларусь, съездить в Беловежскую пущу, снять дом лесника и там пожить. У вас необычная страна, необычное место. Я кое-что почувствовал тут. Я увидел утром на лицах людей выражение настороженной озабоченности. Может, они еще не очень проснулись. Но в России я помню такие лица в 90-е».

Написать комментарий 6

Также следите за аккаунтами Charter97.org в социальных сетях