Возвращение

Линия фронта в Украине в свое время исчезнет.

Но останется другая — та, что делит украинцев на тех, кто имел отношение к войне, и тех, кто оставался здесь, в тылу. Невидимая, но болезненная линия.

Знакомый ушел добровольцем. В 2014‑м воевал с одним из батальонов, затем вернулся. И вот снова пошел. Теперь по контракту. Время от времени слышу, что кто‑то срывается и идет на войну. Спустя четыре года, когда, казалось, все успели поговорить о “зраде”, о деньгах на крови, о том, кому эта война выгодна. За четыре года к войне привыкли. Привыкли контролировать эмоции. Научились беречь себя, чтобы не перегореть.

Что в таком случае срабатывает? Защитные механизмы. Сложно долгое время пребывать в состоянии тревожности — это выматывает. Но и переключиться полностью на что‑то другое — тоже неудобно, не совсем честно. Отсюда общая истерия во всем, что касается разговоров о войне, реакции на войну и отношения к ней. Истерия, возникающая из невозможности на что‑то повлиять, от непонимания, когда все это закончится. Истерия, растущая из недоверия, нехватки веры. А еще — из недостатка уверенности в себе и в тех, кого поддерживаешь. Все это вытесняет нашу готовность помогать и включаться в ситуацию войны, которая из непонятной и неожиданной АТО образца весны-лета 2014‑го превратилась в долговременную военную операцию, существующую по своим правилам и законам, мало коррелирующую с жизнью остальной страны — той, что находится за условными границами зоны АТО.

По большому счету этой условной границей и разделена страна. Даже не линией фронта. Линия фронта в свое время исчезнет. А вот эта линия деления на тех граждан Украины, которые имели (имеют, будут иметь) отношение к войне, и тех, кто к ней никакого отношения не имеет,— невидимая, незримая, но очень болезненная. И становится все болезненнее, учитывая, как некомфортно теперь говорить о войне и вещах, сопровождающих ее.

Летом 2014‑го все было проще: на волне патриотизма и справедливого возмущения многие неудобные вопросы казались лишними и неуместными. Но сейчас волна спала, а значит, нарастают претензии, разочарования и “зрада”. Теперь свою позицию приходится формулировать самому, и подыскивать к ней аргументы, и сомневаться тоже нужно самостоятельно. На этом фоне чье‑то простое и четкое желание добровольно отправиться “туда” вызывает вопросы: зачем ему нужно быть там? И вот это деление на причастных и отстраненных, на тех, кто был там, и тех, кого там не было, будет теперь разделять нас во многих вещах. В наших взглядах на нашу географию, на нашу историю, на наш язык, в конце концов. И с этим разделением нам нужно научиться как‑то жить — оно слишком серьезное и глубокое, чтобы игнорировать его.

Так что же заставляет сегодня добровольно надевать военную форму? Кроме личных моментов или профессионального выбора. Что за этим стоит? В 2014 году все было наоборот — трудно было объяснить, почему ты “не там”. Любые объяснения звучали как оправдание.

Но вот многое изменилось. Исчезло острое чувство опасности, прошел шок, потрясение. Война стала обыденностью. Смерть стала будничной. Возможно, потому что это не твоя смерть. Соответственно, стало проще объяснять, почему ты тут, почему для тебя это принципиально. Нет желания или потребности оправдываться. Появилось столько причин — серьезных, объективных, достаточных, связанных с чьей‑то продажностью или недалекостью, халатностью или неприкрытой преступностью. Связанных с тем, что сегодня объяснение необязательно является оправданием. Это лишь объяснение. Объяснение твоего видения, на которое ты, бесспорно, имеешь право. Ведь мы живем в демократической стране, правда? Ведь война — это так далеко, согласитесь.

А еще мы научились говорить от имени тех, кто воюет. Научились ими прикрываться, научились ими оправдываться. Они — важный аргумент в наших спорах. “Скажи это пацанам на фронте”, “кинуть бы его на ноль”, “отправить бы на передок” — в наших разговорах это привычная риторика, это нормально. Мы считаем, что имеем право так говорить. Мы — те, кто там никогда не был.

На самом деле эти вопросы будут актуальны до тех пор, пока идут бои. Через войну проходит все больше украинцев, она обжигает и ранит, ломает и травмирует. Количество тех, кто видел войну, был на войне, живет войной, растет. И эти люди всегда будут отличаться от остальных, от мирных — тех, кто готов об этом говорить, но не может ничего рассказать из личного опыта.

Что в таком случае остается делать нам — тем, кто так и не пошел “туда”, кто остался тут? Самое меньшее — не отделяться от тех, для кого война стала частью опыта, не выстраивать эти внутренние линии разграничения, ломать стены в воздухе. Быть вместе с ними. Возвращать их в эту страну, которая на самом деле общая для нас всех. И начинать заниматься этим сегодня. Чтобы не оправдываться завтра.

Сергей Жадан, «Новое время»