Куда летит Роскосмос?

Что происходит с российской космонавтикой.

На Земле неделя началась с плохих новостей и событий, зато на Марсе все было куда лучше. В понедельник там успешно сел аппарат "Инсайд". Посадка была не очень простой, тем больше было радости от успеха специалистов НАСА. У российской космонавтики поводов для радости не так много. Только за последние месяцы мы услышали заявление Кудрина о масштабной коррупции в Роскосмосе, новость о досрочном выводе нескольких аппаратов из спутниковой группировки, сообщение о перезагрузке компьютеров на МКС, протест ФСБ против спутникового интернета OneWeb и, наконец, неудачную шутку главы Роскосмоса Дмитрия Рогозина: мы полетим на Луну, чтобы проверить, были ли там американцы.

Проблемы и перспективы российской космонавтики на Радио Свобода обсуждают Виталий Егоров, популяризатор космоса и блогер, Вадим Лукашевич, независимый авиационный и космический эксперт, и руководитель Института космической политики Иван Моисеев.

Сергей Добрынин: Виталий, коррупция, о которой говорят очень много, особенно в последний год после того, как Рогозин стал новым главой Роскосмоса, это действительно ключевая проблема отрасли?

Виталий Егоров: Это важная проблема. Если вспомнить историю, то при приходе нового руководства Роскосмоса всегда всплывают коррупционные дела. Поднимаются дела предыдущего руководства, те, кто был на ключевых постах, проверяют их, делают соответствующие выводы, уголовные дела. Потом проходит период, меняется глава, и все повторяется заново.

Сергей Добрынин: То есть это часть аппаратной борьбы, это не оздоровление?

Виталий Егоров: Это часть борьбы, конечно. Но в данном случае проблема с коррупцией есть. Мы недавно спорили, мне сказали: в НАСА тоже есть большие траты. Приведите хоть один пример уголовного дела, чтобы была доказана именно кража. У нас каждые два года пики возникают. Эта проблема лишь часть всего. Во-первых, мы не победим коррупцию, не решив другие проблемы. Бороться с коррупцией не значит решить все проблемы космонавтики. Коррупция яркий пример кризиса, но далеко не единственное его следствие и причина.

Сергей Добрынин: Я встречал мнение, что все эти проверки инициированы самим Дмитрием Рогозиным для того, чтобы показать, что ему Роскосмос достался в таком ужасающем состоянии. Он пришел, и работать очень сложно, потому что все очень плохо. Вы думаете, это так на самом деле?

Вадим Лукашевич: В вашем видео вступительном говорится о том, что отрасль находится в состоянии постоянной реструктуризации. Это не совсем так. По большому счету отрасль начала структурироваться в начале этого десятилетия. Одна из проблем – что она была советской фактически еще и в нулевые годы. В этой ситуации она пыталась вписаться в рынок или в некую видимость рынка, но она по сути своей была советской по форме собственности, по организации, по структуре управления Федеральным космическим агентством. Одна из причин, может быть главная, что мы очень сильно запоздали с реформой отрасли как таковой. Она работала на гигантской энергии советского периода, по советской модели, она износилась вся.

Сейчас мы пытаемся что-то реструктурировать уже на остатках. Дмитрий Рогозин встал во главе Роскосмоса в мае этого года, он сейчас делает вид, что все, что было до этого, меня не касается. Это категорически неправильно, потому что он был вице-премьером, он курировал отрасль, он как раз определял модель реформирования отрасли. Сейчас уже третья за четыре года кардинальная реформа, и все три сценария обсуждал, утверждал Дмитрий Рогозин. Я, будучи членом экспертного совета космического кластера Фонда Сколково, мы обсуждали первую модель. Я был категорически против первой реформы Роскосмоса, за что меня и попросили из Сколково. Эту реформу утвердил президент, она просуществовала примерно год, кончилась тем, что упразднили Федеральное космическое агентство. Сейчас это не реформа. Рогозин, понимая, что в правительстве новом после президентских выборов ему места нет, просто заточил под себя отрасль, чтобы ее возглавить. То есть это фактически не реформа, мы собрали все под конкретного человека. Если мы говорим о коррупции, конечно, новый приходит начальник, он пытается отмежеваться от того, что было. У Дмитрия Рогозина в Москве квартира за 600 миллионов рублей. Когда четко он ответит, на какие деньги он купил, тогда и поймут, что у нас с коррупцией борются. Можно сказать по Восточному – какие там были нарушения, до сих пор всплывает информация, что там критические ошибки и так далее. Там было очень много своровано, так много, что даже скрыть не удалось. Я согласен, что коррупция – это один из факторов, может быть не самый главный, потому что главное – это неспособность управления отраслью, отсутствие профессионалов в управлении, непонимание стоящих задач, отсутствие целеполагания. Когда глава Роскосмоса заявляет, что мы полетим на Луну проверить, были ли там американцы, проблема у нас возникла, теперь нужно и на Луну лететь. А еще лучше полететь к Плутону, фотографии там сделали американцы, чтобы мы понимали – это реальный Плутон или фотошоп.

Сергей Добрынин: Иван, вы считаете, проблема в коррупции – и деньги не доходят куда надо, или реформы не те?

Иван Моисеев: Я могу напомнить, что у нас существует федеральная космическая программа, которая принята в 2016 году, действует до 2025 года. Вот она проваливается. Проваливается очень серьезно по всем направлениям. Вот этот вопрос почему-то Роскосмос не ставит. Он может свалить на предыдущее руководство, может на свое руководство, но этот вопрос не ставится. По планам у нас получается весьма тоскливо.

Сергей Добрынин: Давайте конкретно, что именно проваливается в программе?

Иван Моисеев: У нас обозначены приоритеты. Первое – народно-хозяйственный, как в старину говорили, или экономический, как говорят сейчас. Чуть ли не половина спутников не запущена. Научная программа – нет ничего, только отменяют и отменяют. Те документы, которые подписаны и приняты правительством, они просто-напросто сорваны. Стоит об этом говорить или не стоит, может, строить базу на Луне?

Сергей Добрынин: Зато амбициозных планов достаточно много. Понятно, что с точки зрения обывателя самым ярким признаком проблем в отрасли являются аварии. Понятно, что к ним относиться можно по-разному. Есть мнение, что аварий в космонавтике всего одно и то же количество – одна на 20 запусков, то есть 5%. Это соответствует действительности, можно сказать, что в России в среднем аварий столько же, сколько в других странах, просто мы больше запускаем?

Виталий Егоров: В целом, если мы возьмем статистику аварийности по всему миру, то у нас получится примерно 5%. Но нужно понимать, что мы анализируем. Потому что в мире запускают не только Америка и не только Россия, запускают Северная Корея, Южная Корея, Новая Зеландия, Иран, Бразилия. Конечно, у новичков все чаще падают и взрываются. Если мы соберем новичков, которые свои ракеты только что сделанные испытывают, и они взрываются, и старичков – Россию, Америку, Японию, Европу, в среднем получается, что у нас где-то 5%. Но если мы возьмем отдельно Америку, отдельно Японию, отдельно Россию, Европу, то там окажется, что у нас аварийность где-то 6%, а у Америки 3%. Это значит, что у нас падает каждая 18-я ракета, а у них гораздо реже. В данном случае мы видим, что разница есть. В среднем по больнице, что называется, у нас температура вроде кажется нормальной. Если мы будем анализировать аварийность свою собственную за прошедшие десятилетия, то окажется, что в 90-е и 2000-е аварийность была ниже, чем в 2010-е. Казалось бы, тогда все было голодно, тогда были проблемы, но ракеты летали надежнее, а сейчас они почему-то стали биться, когда, казалось бы, жизнь в целом улучшилась. Проблема оказалась, видимо, не в деньгах. Эта проблема выраженная, но опять-таки она не единственная.

Сергей Добрынин: Интересно, что каждый раз как будто происходят какие-то мелочи. Последняя авария "Союза", которая произошла около полутора месяцев назад, я так понимаю, дело было в некачественной сборке.

Вадим Лукашевич: Когда мы говорим о процентах, надо понимать характер аварий. Любая ракета, когда она собрана, выходит на этап испытаний, так называемая болезнь роста. Много аварий, которые связаны с какими-то просчетами, с ошибками компьютерными, технологической сборки, их много. Их устраняют, аварийность падает, выходит на какой-то уровень статистический. Когда болезни роста в начале пути – это нормально, но когда они возникают в разгар эксплуатации через десятки лет – это говорит о том, что мы где-то потеряли технологию, качество сборки, квалификацию кадров. Эти аварии – триггеры системного кризиса, потому что они всякий раз разные: там панель не так поставили, азимут забыли правильно указать, здесь датчик погнули. По "Союзу" схема разделения ступени с мая 1957 года, тогда это было отработано, сейчас это возникает опять. Это говорит о том, что мы очень много потеряли в культуре производства.

Сергей Добрынин: Если я правильно понимаю, аварийность коммерческих запусков статистически ниже?

Виталий Егоров: Сложно судить, потому что их практически нет, они остались в единичном варианте. Если раньше десятки в год пусков Россия совершала, сейчас один-два в лучшем случае. Если за предыдущие пять лет посмотреть, действительно было заметно, даже теории заговора об этом ходили, что почему наши падают, а иностранные спутники летают. Понятно, что часть иностранных тоже падала. Но в целом было видно, что на иностранных надежность выше. Но это опять-таки тот же самый вопрос культуры труда, понимания ответственности. Мы запускаем людей, любая ошибка, любой недокрученный винт может привести к аварии.

Вадим Лукашевич: У Виталия хороший материал по ценообразованию "Фалкона". "Фалкон" – абсолютно новая ракета, летает меньше 10 лет, а наш "Протон" давно. У "Фалкона" были аварии в начале как болезни роста, у "Протона" возник этот шлейф. У "Протона" очень большая стоимость страховки – 12% стоимости запуска, а у "Флакона" 4%. Это говорит о том, что ракеты одинакового класса, одинаково летают. Если мы берем статистику "Протона" за весь его жизненный период с конца 60-х годов, там вроде тоже все нормально. Но рынок очень чувствует. Репутационные риски будут оцениваться страховыми компаниями.