Как дед Шах спас деревню от расстрела, но никто об этом никому не говорил

История Горной Руты в Кореличском районе.

Вы думаете, гор в Беларуси нет? Ошибаетесь. Под Новогрудком они есть. Не Альпы, конечно, но вполне себе предгорье Карпат. Давайте мы расскажем вам про деревню с необычным названием — Горная Рута, которая находится где-то наверху очень высоких почти гор холмов в Кореличском районе (отсюда, собственно, и название населенного пункта) и где фраза «Я живу» приобретает особенный смысл, пишет журналист tut.by Ольга Комягина.

Эта история нетипична со всех сторон. Во-первых: один из главных героев давно умер, но благодаря ему сейчас на этой и не только земле живет много людей. Во-вторых, это про войну: здесь история — не сухие строчки из учебников и книг, она настоящая и, благодаря воспоминаниям местных жителей, какая-то объемная и очень близкая. Эта история о людях, которые тем или иным способом сохраняют память о той последней войне и очень любят свою маленькую родину.

Вот, например, в Горной Руте живет Нина Суран, которая уже более 50 лет самозабвенно и безвозмездно, просто потому, что для нее это очень важно, ухаживает за памятником землякам, которые погибли во времена Второй мировой войны. Высаживает весной цветы, подметает, убирает, что-то ремонтирует и следит, чтобы со скульптурой в центре местечка было все в порядке. Говорит, что для нее важно сохранить память о людях, которые сюда не вернулись.

— Сама я не отсюда — со Шкловщины. Но приехав в Горную Руту, решила, что буду сохранять память о погибших людях. Я ведь их всех по фамилиям и именам знаю, какие-то сведения искала то в Новогрудке, то в Минске, целый список составила. Отец мой вернулся с войны инвалидом, много всего страшного рассказывал. Вот считайте, что в память о нем и ухаживаю за памятником, — говорит Нина и вдруг спрашивает: — Вы про меня, что ли, писать будете? Ой, я же просто так все это делаю! В деревне в последнее время все закрылось: школы нет, магазин вон только остался. И мы. И памятник. И все.

Немцы — днем, партизаны — вечером

Так или иначе, Вторая мировая война затронула практически каждый населенный пункт Беларуси — и маленькие деревеньки, затерянные в пущах, и большие города. На западе страны простые белорусы, только оправившись от Первой мировой, оказались под польской юрисдикцией, потом новая власть — пришли большевики, а через два года снова война. Горная Рута не стала исключением. Она и соседняя Дольная Рута находились почти в эпицентре партизанского движения.

Недалеко отсюда, в Налибокской пуще, с 1942 года действовало особое соединение партизанских отрядов под командованием Давида Кеймаха (псевдоним «Дима»). С ним поддерживал связь отряд Дмитрия Денисенко — Митька.

Жители деревень оказались между двух огней: днем жили при власти немцев, а вечером в окрестные местечки приходили партизаны.

— Ато ж. Прыходзілі ўвечары. Каней прывяжуць у хлеве — і ў хату. Забяруць свіней, хлеба, мукі ды пойдуць. Потым зноў прыдуць. Грошай не плацілі — ды і чым плаціць было? Ці вось адзежу забяруць. Якая там у іх адзежа ў лесе была? Ніякой. Вось і бралі ў нас, — вспоминает местная жительница 91-летняя Любовь Николаевна Русецкая.

Женщине на начало войны было 12 лет. Ее семья жила тогда на хуторе около деревни Дольная Рута.

— Мы маўчалі — бо баяліся немцаў. Асабліва пасля таго, як яны ў суседняй вёсцы забілі ўсю сям’ю — 7 чалавек. Майго будучага мужыка брата роднага там каля ракі таксама расстралялі. Казалі нам немцы, калі даведаюцца, што дапамагаем партызанам, то пазабіваюць усіх. А як не дапамагаць? Яны ж проста ў хаты заходзілі і нікога не пыталі. А ўдзень ужо немцы прыходзяць. Хадзілі тут, а аднойчы гранату нейкую кінулі на гасцінцы (главная дорога деревни. — Прим.). Чаго кінулі — не ведаю, мо, проста так, — рассказывает бабушка.

В общем, было страшно и непонятно.

А однажды жители деревни и вовсе оказались на волоске от смерти.

Спасение деревни от уничтожения, а местных жителей — от расстрела

Здесь надо снова перенестись ненадолго в наше время.

Минский бизнесмен Вячеслав Шах в 2009 году хоронил в Новогрудке отца. Один из рабочих, несмотря на травму спины, практически в одиночку делал всю тяжелую работу: копал могилу, помогал нести гроб. На вопрос Вячеслава, почему мужчина не поменяется с более молодыми сотрудниками — ведь была такая возможность, — рабочий ответил:

— Это малое, что я могу сделать для вашей семьи. Я обязан жизнью вашему дедушке — отцу усопшего Евстафию Семеновичу, — объяснил рабочий. И рассказал Вячеславу историю, которая с первого взгляда была больше похожа на легенду.

По его словам, Евстафий Шах, живший в деревне Горная Рута, убедил немцев, которые пришли расстреливать местных жителей, не делать этого. При том он говорил с ними на немецком, который знал со школы, — а ведь был простым крестьянином из хаты на окраине деревни.

Тогда дед Шах спас от смерти более 20 человек.

Вячеслав удивился — об этой истории в их семье никто не знал. Рабочий же рассказывал дальше: Евстафий, опасаясь преследований со стороны НКВД, упросил всех односельчан никому об этом эпизоде не рассказывать, сохраняя в тайне, что произошло. Но в горнорудянских семьях все же о тех «переговорах» не забывали, передавая историю из поколения в поколение. Так она дошла и до новогрудского рабочего, а позже — и до Вячеслава, которому стало интересно, что же это все-таки было.

— Дедушке во время Второй мировой было 63 года. В армию его уже, конечно, не забрали. К партизанам он не пошел. Я потом, приезжая к нему на лето, все время с какой-то обидой думал: что это у меня за дедушка, а? На фронте не воевал, в колхоз не вступал, жил в какой-то маленькой хате, разводил рыбу в прудах, а еще молиться перед обедом заставлял. А я же был такой идейный советский школьник, хотелось гордиться, — вспоминает Вячеслав. — Деда не стало, когда мне было около 9 лет. О жизни и войне я его не расспрашивал. Каких-то фотографий или документов того времени у нас не сохранилось: старый дом, где лежали все бумаги, сгорел.

У Евстафия было четверо детей. Жена умерла в 1940 году, через год после рождения младшей дочери. Мужчина детей воспитывал один. Об истории спасения деревни в семье не говорили.

— Но оказалось, что некоторые родственники все же в курсе. Моя тетя, старшая сестра отца, когда еще была жива, сразу же мне все и рассказала. Разговаривал ли с ней ее отец или кто-то из соседей проговорился — я не знаю, — говорит Вячеслав.

Коммунистические прозвища и Клим Ворошилов

Оказывается, Евстафия во время Первой мировой взяли в плен и увезли на работы в Германию. Он вернулся в родную деревню только через 15 лет, создал семью, стал заниматься хозяйством. И, судя по всему, не афишировал свои познания в немецком, пока сюда не пришли фашисты расстреливать местных. Родственники Вячеслава рассказывали: отряд искал в Горной Руте коммунистов. У них, мол, были сведения, что местные жители детей своих называют не традиционными именами, а в честь Сталина и коммунистической партии.

— Позже я от одной пожилой женщины, которая когда-то здесь жила, узнал, что мой дед был денщиком какого-то немецкого генерала. Потом вернулся домой. Перед Великой Отечественной, в 1940 году после смерти жены, он, как мне сказали, каким-то чудом добрался до Клима Ворошилова или его помощников и убедил тех не забирать скот, не раскулачивать его: мол, он вовсе не кулак, скот необходим, чтобы прожить одному без жены с четырьмя маленькими детьми. Четвертый, кстати, увы, потом умер. Говорят, вроде бы Ворошилов принял его, выслушал и дал ему некий документ. Сказал, что с этой бумагой его никто больше не тронет. Мало того — вызвал адъютанта, приказал накормить деда и дать денег на обратный путь, чтобы «помочь старику доехать до дома».

А потом, во время войны, немцы пришли в деревню и стали требовать выдать коммунистов, говоря, что детей здесь называют Коммунками и Сталинками. Жители же заверяли, что коммунистов в деревнях нет, — рассказывает Вячеслав. — Тогда немцы начали всех сгонять для расстрела. Дед вышел и заговорил с ними на немецком.

Женщина, которая рассказала эту историю Вячеславу, объяснила, что не понимала, о чем беседовали Евстафий и немцы. А когда спросила у него, тот ответил, что убедил офицера не трогать деревенских и рассказал, что знал одного из генералов. В доказательство того, что коммунистов в деревне нет, здесь живут простые крестьяне, показал, что у него самого есть и свинья, и куры, и коровы. Офицер немецкого отряда всех отпустил по домам под личную ответственность Евстафия Шаха.

Увы, ни в Горной Руте, ни в Дольной не осталось никого, кто бы мог что-то рассказать о той истории.

Не помнит о ней и Любовь Николаевна.

— А Сталинками и Коммунками у вас кого-то называли? — спрашиваем.

— Так. Гэта былі мянушкі, клічкі такія дваравыя. Такое, памятаю, было, — говорит Любовь Николаевна и добавляет, что во время войны была «зусім малой», в разговоры взрослых не лезла, да и те не особо что-то рассказывали. Время было такое — боязливое.

— Можа нешта і было. Шаха дык я памятаю, канешне. Астапам яго тут называлі, добры быў чалавек, — говорит Любовь Николаевна. И немного промолчав, рассказывает, что ее отец не вернулся с войны. — Мама вельмі плакала, чакала. І мы, дзеці, плакалі. Вось і зараз, бачыце, таксама плачу, як успамінаю. А потым ён вярнуўся, прадстаўляеце! Аказалася, пакінулі яго ў арміі на нейкі час. Мы тады ў лесе былі с бабуляй, мамай, глядзім — ідзець. Усе пабеглі да яго, а мама, як слуп, стаіць і не можа нічога зрабіць.

Бабушка вытирает слезы. Кажется, и войну, и жизнь сразу после нее она помнит, как сейчас.

У Вячеслава же в память о деде остались лишь воспоминания из детства, несколько фотографий да документы из архива за 1949 год.

— Дед под сведениями о семье и хозяйстве расписался, а всем говорил, что неграмотный, даже в документе так написано, — показывает фотографии документов Вячеслав, пока мы идем по Горной Руте.

Здесь осталось совсем мало старых домов и почти не осталось коренных местных жителей. В некоторых хатах обосновались дауншифтеры, какие-то дома стоят пустыми или используются в качестве дач.

— Старых тут амаль і не засталося, каб памяталі нешта з тых часоў, — вздыхает Анна, которая работает на огороде около старой небольшой хаты.

Женщина объясняет: это дом, где она выросла, он принадлежал ее маме, которой уже давно нет в живых. Евстафия Шаха, конечно, она помнит. У нее в памяти он остался добрым стариком-соседом, который приходил в гости к ее родителям и сидел «на ганку».

— У хаце не гаварылі пра вайну. Перажылі — і добра. А сама я 1953 года нараджэння, то і расказаць вам не магу нічога. А дзеда Шаха памятаю, да. Ён прыходзіў да нас і заўседы казаў, што ў нас вельмі цёпла — хата ж маленькая, добра пратаплівалася.

Анна показывает место, где когда-то стоял дом Евстафия — там остался лишь фундамент. Рядом — два пруда.

— Только в достаточно взрослом возрасте пришло понимание, что без своих корней, без памяти о предках не построишь своего будущего. И это не просто пафосные слова, а какое-то внутреннее и четкое осознанное понимание. Очень важно знать историю тех мест, откуда ты, и своей семьи, — говорит Вячеслав Шах. — А еще, все больше узнавая о героическом поступке деда, я как-то четко осознал, что, может быть, сложись все по-другому, я вот здесь не стоял бы рядом с вами, а история Горной Руты была бы совсем другой.