Ген сопротивления у белорусов в крови

Рассказ внука героев-подпольщиков Сергея Кедышко.

Реальные подпольщики не похожи на образы партизан из советской пропаганды. Да и та пропаганда долго игнорировала борьбу минского подполья с нацистской оккупацией. А история борьбы – очень многогранна.

История борьбы советского подпольщика Николая Кедышко с нацистами в оккупированном Минске хорошо известна. Его семья пыталась уйти из Минска, когда пришли нацисты, а когда не удалось, вернулась и увидела свой дом разрушенным.

Осенью 1941 года, в 18 лет, Николай Кедышко собрал с комсомольцев группу «Андрюша» (так называлась его любимая песня). От расклеивания листовок и распространения сводок Совинформбюро группа перешла к диверсиям со взрывчаткой и убийству оккупантов. 7 ноября 1943 года Кедышко попал в засаду нацистов. Застрелил двоих, но был ранен в ноги и решил застрелиться, чтобы не попасть в плен.

Как он жил до войны и как пришел к борьбе с оккупантами? Об этом «Белсату» рассказал Сергей Кедышко – внук брата Николая Кедышко – который до 2020 года проводил в Минске занятия для детей на историческую и рыцарскую тематику, а теперь в вынужденной эмиграции основал рыцарский кружок в Варшаве.

Что-то он слышал от бабушки и деда, которые тоже жили под оккупацией и участвовали в подпольной борьбе, что-то вычитал сам. Правда, документов о подполье осталось мало – на то оно и подполье (разве что в самом начале несведущие подпольщики организовывали практически партсобрания с протоколами заседаний, именами и фамилиями). К тому же у подпольщиков, похоже, были приписки диверсий: иногда и обычные поломки станков зачисляли в сопротивление.

Кедышко могли бороться не столько за советскую власть, сколько против террора нацистов

Семья Кедышко была большой, было много парней. В сопротивление была втянута вся родня, кроме самых старых. Бабушка говорила Сергею, что ей говорила ее бабушка: «Кедышки – все бандиты: на какую свадьбу не придут, все столы попереворачиваются». Он сам думает, что это были крупные ребята, их было много и все были друг за друга.

«Николай Кедышко был парень очень популярный, любил играть на гитаре, – пересказывает Сергей воспоминания бабушки о брате его деда. – Он рано начал работать, имел деньги на одежду, такая звезда района была».

Зная свой характер и судьбу, Сергей считает, что буйный характер у Кедышко «в крови» – и что через него Кедышки пошли в антинацистское подполье. В их приверженности к советской идеологии он не уверен: могли быть, конечно, воспитаны коммунистами, но вероятно, что пошли в подполье потому, что видели все ужасы, которые совершали нацисты, и имели такой «пацанский задор»: «А нам не слабо» ответить на террор.

«Мы привыкли, что подпольщики или партизаны – значит, поезда, пущенные под откос, – объясняет Сергей. – А они сначала просто слушали радиопередачи, писали листовки. Кажется, что это какая-то мелочь. Но даже в настоящее время, когда людей даже за носки арестовывают, попробуйте сделать эти листовки, выйти и наклеить на столбе! Для молодежи это было не так и просто. Когда уже после они вышли на контакт с какими-то партизанами или коммунистическими структурами, работа стала более систематическая».

Но систематическая – не значит профессиональная. Сергей вспоминает историю, как подпольщики группы Кедышко освобождали маленькую девочку-своячку из больницы, где у детей забирали кровь для переливания оккупантом.

Николай Кедышко с друзьями надели немецкую форму, пришли в больницу. Николай как «офицер» приказал отдать девочку, а медсестра поняла, что у него верхняя половина формы не соответствует нижней, пыталась поднять тревогу. Николай «вырубил» медсестру, схватил девочку и успешно сбежал.

На брата Николая Кедышко написали донос, а он хотел обратно во Францию

Когда Николай Кедышко погиб, Бориса арестовали, вывезли в трудовой лагерь во Францию. Он сбежал из лагеря во время бомбардировки союзников, и, как рассказывал Борис, воевал во французском Сопротивлении.

А когда вернулся в Беларусь, заметил, что у его будущей жены на чердаке кто-то прятался. То был ее дядя, который по неизвестной Сергею причине скрывался от красных. Но Борис приревновал. Подумал, что там «кавалер какой-то» скрывается – и поджег дом.

«Все просто решалось: сидит кавалер – подожгу дом, – говорит Сергей. – То есть товарищи подпольщики были горячие парни. Можно представить, что там было во время войны!»

Дед также рассказывал Сергею, что подпольщики как-то вышли на партизан за городом, ходили к ним. Дед Борис рассказывал, как они с братом Николаем однажды возвращались от партизан пьяными, заблудились, разошлись, не узнали брат брата и стреляли друг в друга. Но обошлось.

Борис Кедышко любил выпить («образ жизни такой был – пили все»). После войны Борис не раз в подпитии звонил в КГБ и просил выпустить его обратно во Францию, потому что всю жизнь жалел, что вернулся в СССР. Перестал звонить только после того как его вызвали в КГБ и провели «воспитательную работу».

Сергей пытался написать научную работу о минском подполье, познакомился с историками, работал в архивах с материалами о подполье. Оказалось, на его деда Бориса было дело в КГБ. Некая активистка собрала подписи пары десятков подпольщиков и донесла, что Борис Кедышко не был подпольщиком, а предал брата – «нашего славного вожака, комсомольского героя».

Само дело из архивов КГБ не добыть, но на основании других архивных материалов, касающихся дела, Сергей утверждает, что эта версия не особо соответствует датам: деда Бориса один раз арестовали нацисты, но он сбежал, прятался в партизанской зоне, вернулся в Минск связным, но его снова задержали и избивали – но второй раз задержали за «провал» конспиративной квартиры, где погиб Николай Кедышко. А в СССР на это внимание не обратили, и дед до конца жизни имел проблемы с властями из-за того доноса.

Нищеты и голода в оккупированном Минске не было, а сопротивление было

Николай Кедышко работал во время оккупации штукатуром на железной дороге (до войны закончил строительное училище, которое после войны назовут его именем) , его брат Борис был учеником при автомастерской. Семья бабушки – Кузьмины – тоже осталась в оккупированном Минске. Отец бабушки Сергея работал в трамвайном депо всю оккупацию (а брат деда Николай взорвал трамвай с нацистскими офицерами), и когда Минск отбили советы, прадед был мобилизован, ушел на фронт, выжил и вернулся.

Когда был в гостях у двоюродной бабушки, Сергей обратил внимание на ее фотографию с сестрой в 1942 или 1943 году. Сестры Николая и Бориса были связными у подпольщиков, нацисты их схватили, одна погибла в лагере смерти Освенцим, другая же выжила.

«На фото сидели две красивые молодые девушки, в пальто, в беретах, очень модные, – удивлялся Сергей снимку времени оккупации. – Говорю, вы очень красиво выглядите, а она говорит: ну да, у нас была корова, мы зажиточно жили. Они были обеспечены, могли жить, а сопротивление шло. Я был удивлен, ведь образ подпольщика-партизана – это какой-то сельчанин в шапке-ушанке. А они жили так, словно у них все было хорошо, а все равно воевали, насколько было возможно в тех условиях».

Минск перешел к немцам в первые дня нападения нацистов на СССР: войну объявили 22 июня, 25-го нацисты подошли к городу, 28-го оккупировали. Советы не проводили эвакуации города, а в ночь на 27-е коммунисты просто уехали на всем, на чем могли. Власти не осталось – началось ограбление магазинов и складов.

В тот день мать бабушки не имела на кого оставить детей, вышла за едой в город очень поздно, дошла до хлебозавода в Раковском предместье, но там все было разграблено, осталась только закваска. Вернулась без хлеба или даже муки, лишь с с бидонами закваски.

Параллельно с нацистским террором в оккупированном городе возобновилась повседневная жизнь. Когда нацисты заняли город, загнали обратно тех, кто пытался убежать пешком по Московскому шоссе, согнали мужчин в концентрационные лагеря, оставили под стражей военных и освободили гражданских – и запустили заводы и фабрики. «Все работало, все были на учете».

«Что видело население: что советская власть просто их бросила! – считает Сергей. – Я думаю, что в первое время не было там никакого сопротивления, разве что какие-то фанатично настроенные воевали. Но у обычных горожан не было повода воевать с немцами. Уже после, когда нацисты начали уничтожать тех, кто сопротивлялся, когда начались массовые убийства, как за одного десять, тогда уже был естественный подъем: или сопротивляемся, или убьют».

Сергей вспоминает, как смотрел на фотографии подпольщиков: «Это такие же люди, как мы сейчас». Он рассуждает, что и современные белорусы были вынуждены сделать выбор: либо остаться в стороне, либо что-то делать. А история, заявляет он, показала: те, кто в стороне, своей пассивностью только мешают общему делу, а пассивность не гарантирует мирной жизни.

Вторая мировая война была для белорусов также и гражданской

Вспоминала бабушка и про белорусского парня, который ей нравился. Бабушка говорила, он «пошел записался в фашисты», «шел по улице и пел фашистские песни», поэтому очень плакала. По мнению Сергея, тот парень мог записаться в Союз белорусской молодежи или Белорусскую краевую оборону.

«Уже в пожилом возрасте моя бабушка стала членом БНФ, любила белорусский язык, была привержена белорусскости, – вспоминает Сергей Кедышко. – И был такой эпизод, когда они ехали в троллейбусе с дедом, бабушка по-белорусски спросила то ли талончик, то ли выход, а дед на нее кричал: «Не разговаривай со мной на этом фашистском белорусском языке».

Я не раз ходил в старый музей Великой Отечественной войны, там был зал, посвященный подпольщикам. Обратил внимание на коллаборационистские листовки, призывавшие бороться с советской властью и написанные по-белорусски. Я так понимаю, что у той молодежи, которая боролась в подполье, белорусский язык воспринимался как признак коллаборантов».

Сам Сергей уточняет, что он уже из другого поколения, понимает всю предысторию и то, почему оккупационные власти поддерживали белорусскую культуру и как под нацистской оккупацией Минск стал больше белорусским городом. Но не может не упомянуть, что советские подпольщики воспринимали белорусский язык как «фашистский», чужой.

«Мне кажется, белорусов разделяли эти идеологии: коллаборационисты перетягивали молодежь на свою сторону, коммунисты на свою, – рассуждает он. – Получалось, кто кого перетянет. Кто-то боролся с нацистами. Кто-то считал оккупацию нормальной, читал белорусскую историю, которую только немцы разрешили читать. Немцы открыли белорусские церкви, газеты, школы, театры. А Советский Союз после 20-х годов все национальное истреблял».

Сергей ссылается на Василя Быкова: в оккупированной Беларуси было ведь не так много немцев, а много боролись просоветские белорусы и те, кто пошел на сотрудничество с нацистами, так что это для белорусов было гражданской войной.

А героизм минского подполья не сразу признали в Советском Союзе, замечает Сергей. Звание Героя Советского Союза Николаю Кедышко дали только в 1965 году. До того «никаких подпольщиков не признавали», говорит он, так как они организовали сопротивление без руководства Москвы – не могли установить связь. Тысячи людей были в сопротивлении, тысячи погибли, а 20 лет их «не было», пока не дали отмашку. И до сих пор тема подполья, считает Сергей Кедышко, «замазанная советским официозом».