«Дежурный успокаивал: «После суда отпустят, вам тут не место»

Белоруска рассказала необычную историю о сутках в ИВС.

Оксана работала психиатром в одном из райцентров Минской области и весной попала в местный ИВС. Рассказ этой белоруски о «сутках» совсем не похож на те, что все слышали в последние годы. Дежурные старались помочь ей и выдавали одеяло, книжки, хотя по внутренней и незаконной «инструкции» политическим «положены» только голые нары и полная изоляция. Как в 2023-м сотрудники изолятора еще могут удивляться, что невиновный человек попадает за решетку, и даже пытаться проявить человечность, женщина рассказала «Зеркалу» 

Имя собеседницы изменено в целях безопасности. Ее данные есть в редакции.

«Будете знать, как не сотрудничать с КГБ»

Незадолго до окончания своего контракта в больнице Оксана решила его не продлевать. Говорит, это не понравилось главврачу. Через коллег она узнала, что начальник собирается отомстить ей характеристикой:

— Я не скрывала свои политические взгляды, хотя нигде замечена не была. Главврач вызывал меня несколько раз на беседу и говорил, что я в списке на увольнение, но он за меня поручился перед КГБ. Правда это была или шантаж, чтобы я «ценила свое место работы», не знаю. Но когда пробовала устроиться в другое место, сначала все говорили: «Все здорово, мы вас берем, но дождемся характеристики». А потом: «К сожалению, уже нет места».

У Оксаны было пять попыток устроиться в другую госбольницу — на все она получила отказы и ушла в другую сферу. В марте ей позвонили из КГБ и попросили прийти на разговор о ее знакомых. На новой работе руководство объяснило: в это время она должна находиться на месте, поэтому нужна повестка.

— В КГБ это вызывало раздражение. Мол, раз вы такая принципиальная, будет вам и повестка, и наряд милиции, и «административка». Пригрозили, что за мной уже выехали. Все выходные я была на стрессе. А в начале следующей недели они все-таки прислали повестку, и я поехала в минский КГБ, — вспоминает собеседница. — Там вышел молодой человек, сразу же забрал телефон и повел меня во внутренний двор. Дальше меня посадили в большую машину типа джипа и повезли, не объясняя куда, не представляясь. Тот молодой человек только сказал, что его коллеги со мной пообщаются.

Мне было ужасно страшно, я понимала, что даже в случае чего не смогу сообщить близким, где я и что со мной. Тот молодой человек еще спрашивал, удалила ли я все «запрещенное», но мой телефон все равно держал у себя в руках. А я всегда считала, что мне нечего скрывать, поэтому у меня и паролей никогда не было — заходи и смотри. Но соцсети я чистила несколько раз: все записи с флагами, лозунгами удаляла, потому что знала, что жить как-то надо, а бравада никому не нужна.

Оксану привезли в УВД на детектор лжи. Там женщину впервые спросили, в курсе ли она вообще, по какой причине ее вызвали. Оказалось, содержимое ее телефона силовиков не интересовало — спрашивали про коллег-психотерапевтов и психиатров:

— Назвали несколько фамилий. Из всех я знала только одну девушку. Они спрашивали, давно ли мы общались, просила ли она какие-то вещи или информацию передать кому-то или ее родственники — ей. Просила ли она что-то у себя сохранить, спрятать. Но мы общались несколько лет назад и только по работе, а это не то, что нужно было КГБ. Поэтому человек, который проводил этот полиграф, сказал, что я буду им неинтересна, судя по моим ответам, и меня отпустят.

Дальше за мной приехала та же машина, по дороге остановились в каком-то закоулке, и зашли еще два человека. Они не представлялись и сказали, что меня повезут по месту прописки: «Будете знать, как не сотрудничать с КГБ». Я так понимаю, было дело в том, что я на беседу без повестки не пришла. Всех моих коллег главврачи прямо на работе вызывали, а потом у них начиналась беседа с кагэбэшниками, то есть выбора у них и не было. А со мной они наткнулись на сопротивление, не отыграло «я тут власть, а ты кто?!».

«Якобы я гуляла возле РОВД, ко мне подошел участковый, а я сказала, что никуда с ним не пойду»

Следующей точкой был РОВД в одном из районных центров Минской области. Там начальник на беседе упрекал женщину: «Работала бы у нас в ЦРБ и бед бы не знала. Чем тебе плохо было?» Потом ее передали участковому, а тот предъявил протокол.

— Меня обвиняли в неповиновении сотруднику, он проходил как свидетель. Легенда была абсолютно абсурдная, — считает Оксана. — Якобы я гуляла возле РОВД, и ко мне подошел участковый, который «на досуге просматривал» мой Instagram и увидел записи за 2020 год с хештегом «Жыве Беларусь», хотел это со мной обсудить, а я якобы сказала, что никуда с ним не пойду и знать его не знаю. Так я «оказала ему неповиновение», и за это он меня «задержал».

Врач написала, что не согласна с протоколом, но уже вечером была в ИВС. Там «новенькую» узнали сотрудники, с которыми она раньше пересекалась по работе, привозя выпивших на медосвидетельствование. Утром следующего дня начальник изолятора ей сообщил, что все судьи заняты, поэтому заседание будет через два дня.

— К адвокату меня выводили в наручниках и со всеми досмотрами. Встреча проходила в камере для опросов, меня сажали в клетку — я была там самый социально опасный преступник. Когда в камере проводили осмотры, при них присутствовал начальник ИВС — очень импульсивный и несдержанный человек. Он все время гыркал: «Руки за спину! Лицом к стене! Не забывай, что ты за неповиновение сидишь!» В камере лежал недоеденный кусок хлеба на случай, когда нечего будет есть, чтобы не голодать, — он выкинул его в мусорку: «Что у тебя тут за кормушка?!»

А на хлебе я там, можно сказать, только и держалась. На завтрак там традиционно был салат из свеклы и лука, ломоть хлеба и вода. На обед — суп (единственное, что там было теплое), какие-нибудь макароны с куриными потрохами или чем-то таким несъедобным или хлебный шницель с перловой кашей. Самое мое любимое, что просто в рот не взять, — рыбные тефтели! Видимо, мойву перемололи с головой и кишками. Ну, вот и все. Когда вышла, мне еще дали бумажку заплатить за содержание в ИВС и их питание «пять звезд Мишлен» 129 рублей.

На суд Оксану тоже вели в наручниках. Адвокат врача принес на слушание ее характеристики, доказательства, что она не сама приехала под РОВД и показания «свидетеля» не могут быть правдой.

 — В протоколе был бред: зачем мне где-то в Минске оставлять рабочую машину (а она была там, у нас на ней стоят маячки и можно отследить геолокацию), ехать посреди дня в райцентр и гулять там под РОВД? Судья отклонила просьбу отсмотреть записи видеокамер наружного наблюдения. Причин не верить свидетелю-сотруднику милиции у нее не нашлось. Вину свою я не признала, но меня осудили на семь суток. Трое я отсидела, оставалось еще четверо, с этим я смирилась, — объясняет наша собеседница.

«Когда не было начальства, могли по старой дружбе налить чай, дать одеяло»

По ночам поднимали и заставляли называть свое имя и статью только политических. Так Оксана узнала, что вместе с ней сидит еще мужчина за «неповиновение». Дежурные позже рассказали, что политические в целом в этом ИВС бывают нечасто. В основном, попадают люди «по хулиганке» или в алкогольном состоянии, часто — одни и те же. Но инструкция, как должны сидеть «несогласные», и здесь имелась.

— Каждый дежурный считал своим долгом сообщить мне, что нам не положено выключать свет, выдавать матрас, одеяло и постельное белье. Горячая вода, передачи, чтение книг и газет — все не положено, — вспоминает женщина. — Я в КГБ поехала в платье, ботинках и болоньевом осеннем пальто — в этом и сидела. Было начало весны, холодно. Холодные нары, поэтому я спала на столе в позе эмбриона, не снимая пальто. Ботинки у меня забрали — дали непонятные шлепки.

У моей мамы в первые дни получилось передать очки и таблетки, майку, полотенце и туалетную бумагу, влажные салфетки. Один такой пакетик разрешили, и то, мама давила на жалость: у меня бронхиальная астма, вдруг станет плохо. Эта была единственная передача.

Весь срок Оксана сидела в камере одна. Время для нее казалось резиновым и тянулось бесконечно. Днем женщина могла поспать, хотя обычно задержанным в ИВС это запрещают.

— Первые сутки у меня были слезы. Я просто ходила по кругу, насколько это возможно, считала половицы. Приседала, чтобы согреться и, знаете, вот это «в любой непонятной ситуации качай попу» (смеется). Сидела и раскачивалась, как детей маленьких укачивают, — это меня успокаивало, я засыпала. Когда просыпалась, вспоминала стихи из школьной программы, песни, которые раньше любила. Фантазировала, что сделаю, когда выйду. Даже начала происходить переоценка ценностей: понимаешь, что ходила раньше, ныла, что все плохо, а на самом деле это было хорошо — плохо сейчас! С другой стороны, даже когда едешь в КГБ, ты не понимаешь, что тебя ждет. А тут ты уже сидишь, знаешь распорядок, что изо дня в день одно и то же.

Оксана говорит, что сотрудники ИВС выдавали ей ее лекарства, когда нужно было, помощь получали и люди из других камер. Врача это очень удивило:

— Дежурные там сами боятся, что кому-то придется вызывать скорую, еще что-то делать, им не хочется с этим сталкиваться. Я даже слышала, как женщина пожаловалась на болезненные месячные, и сотрудник у нее спрашивал, какую ей нужно дать таблетку, чтобы обезболить, потому что сам «в этом не силен». Ходил искал по всем аптечкам кеторол или анальгин.

Еще других задержанных, вроде бы, выпускали в прогулочный дворик, а как-то я слышала, что в коридоре спрашивали, кому нужна горячая вода, чтобы помыться. Меня, конечно, ни в душ, ни на прогулку не водили.

В целом, говорит Оксана, было нетипично и то, что работники ИВС все же старались как-то ей помочь, не попадая в поле зрения видеокамер на коридоре и внутри камер:

— Когда не было начальства, могли мне по старой дружбе налить тот же чай под видом теплой воды. Могли выдать одеяло, но я его до проверки должна была обязательно вернуть, книжку давали почитать, чтобы я с ума не сошла в одиночестве. То есть делали что-то гуманное, что не будет для них наказуемо, хотя все равно опасались. Может это прозвучит ужасно, как, знаете, «спасибо, что не били», но отношение у них было человеческое, и за это им большое спасибо.

Там даже был парень, который в первый же день проявил какое-то участие, подошел к кормушке: «Как вы здесь оказались? Вы так кардинально отличаетесь от контингента, который здесь встречается». Он сам периодически у меня спрашивал, как дела, нужно ли что-то, даже по камерам искал туалетную бумагу, потому что у меня не было ничего поначалу. Помню, он тогда успокаивал: «Не переживайте, после суда вас отпустят, потому что вам тут не место». И когда я вернулась в камеру, он схватился за голову: «Да ладно?! Как это вообще возможно?» Я была очень удивлена такому отношению, даже советовала ему уходить из этой системы, пока она его не испортила.

«Был человек, который кого-то побил, и ему дали штраф в пять базовых, а мне за хештег — 20»

До конца срока Оксана больше всего боялась перезадержания. Когда ее семь суток подходил к концу, в камеру пришел все тот же свидетель, которому «она оказала неповиновение», и принес еще один протокол.

— Я у него спрашиваю: «Так это мне продлят сутки? Вы же говорили, что будет только неповиновение!» Меня пытались успокоить, что эта статья предусматривает только штраф. У меня начиналась истерика, — делится собеседница. — Я не верила, звала других сотрудников, дежурных, чтобы они объяснили.

Речь о статье 19.11 КоАП (Распространение или изготовление, хранение, перевозка экстремистской информации или продукции). Часть 1 предусматривает только штраф с конфискацией «предмета совершения правонарушения», часть 2 — штраф, административный арест или общественные работы. — Прим. ред.).

В новом протоколе Оксану обвиняли в распространении «экстремистских материалов» за ее эмоциональный пост в соцсетях. В нем она как врач осудила насилие, под текстом стоял лозунг «Жыве Беларусь!».

— Тут я уже признала вину. Все та же судья признала меня виновной. Был человек, который кого-то побил, и ему дали штраф в пять базовых (185 белорусских рублей. — Прим. ред.). А мне за хештег — 20 базовых (740 рублей. — Прим. ред.) и конфискацию телефона, причем там не было никакой информации. Судья сказала: «Это средство, с помощью которого было совершено преступление». Я объясняла, что он два месяца как у меня появился, а тот, с которого «было совершено преступление», лежит дома. Но его все равно забрали, сказали, можно будет выкупить, когда отдел принудительного исполнения проведет оценку и сдаст в конфискат. Потом оттуда мне звонили: «Скажите, пожалуйста, пароль от вашего аккаунта, чтобы мы могли удалить данные». Или дурачка включили, или на самом деле верили, что человек добровольно все скажет, чтобы его телефон продали… Позже прислали письмо, что телефон оценили в 900 рублей и сдали в конфискат.

За несколько месяцев после освобождения Оксана собрала документы и уехала из страны. Пока она живет у друзей, собирается легализовываться и искать работу. Но все это потом — пока приходит в себя:

— После «суток» у меня ухудшилось здоровье, обострился гастрит, ухудшился сон, хотя я с 2020 года толком и не спала. Мне снились кошмары, эти ужасные люди, которые надевали наручники. Чтобы выйти из дома, первые дни надо было набраться мужества, потому что было очень страшно, мимо милиции проходить — вообще. Неделю перед отъездом я просто ревела, когда представляла, что надо собирать чемоданы. Ехать тоже боялась: думала, что меня задержат на границе.

Тут я не одна, но регулярно накатывает паника: вдруг я не найду работу, жилье, вдруг закончатся деньги, хотя я человек рассудительный, у меня всегда была отложена какая-то сумма. Обратный путь-то есть, но я не хочу в тюрьму. Страх, что я у них в базе и они могут еще что-то придумать, когда понадобится, тоже не прошел. Хотя я понимаю, что легко отделалась по сравнению с тем, что происходит на Окрестина, даже отсидела не 15, а семь суток. Пусть меня не били, но, когда тебя везут непонятно куда, ты целый день находишься в напряжении и не понимаешь, окажешься дома или нет, — это психологическое насилие. Все это — немыслимая несправедливость, такого отношения к людям быть не должно.