«Он хорошо знал Быкова, дружил с Купрейчиком и носил кубок за Корбут»

История журналиста Иосифа Калюте.

За свою жизнь Иосиф Калюта проработал в двух десятках редакций — в газетах, журналах и на телевидении. Был знаком и даже дружил со знаменитыми белорусами, оставившими свой след в истории мирового спорта и литературы, пишет betnews.by.

И уже поэтому маститому коллеге можно позавидовать. Равно как и тому, что и на девятом десятке лет он бодр, подвижен и при завидной памяти.

А про силу рукопожатия уже и не говорю — в этой номинации Иосиф Александрович и вовсе оказался среди лидеров. Впрочем, именно такой и должна быть настоящая старая школа.

— Я деревенский пацан из Зельвенского района. Работал в районке, потом в областной газете — «Гродненской правде». Там, кстати, впервые встретился с Василем Быковым. Правда, это было еще в школьные годы.

Учительница русского зыка и литературы Любовь Гавриловна Лобенко считала, что у меня есть талант и постоянно подбивала, чтобы я писал — в школьную стенгазету, а затем и в районную газету «Путь к коммунизму».

— Амбициозное название.

— В советское время все — не только районные — газеты имели ярко выраженное направление: путь, заветы, дорога и так далее. Там печатались все постановления партии и правительства. А вот корреспонденций местных авторов всегда не хватало, и поэтому приветствовались любые активные авторы — а Любовь Гавриловна регулярно отсылала в районку мои опусы и стихи. И их печатали)

И вот как-то она захватила меня в Гродно — познакомиться с настоящим поэтом, работающим в «Гродненской правде». Михась Василек — давний знакомый моей учительницы — был уже в годах. Они о чем-то болтали с Любовью Гавриловной, когда в кабинет зашел худощавый мужчина лет 35.

Тот принес газетную страницу, и Василек тут же перенес свое внимание на него, они начали что-то обсуждать. Когда же гость вышел, то поэт торжественно произнес: «Запомни, Иосиф, этого человека, он пишет хорошие рассказы. Скоро о нем будут говорить как о большом писателе».

На дворе стоял 1959 год, и Василь Быков работал в «Гродненской правде» стилистом. Она тогда выходила на двух языках, и он, разумеется, писал на обоих.

Когда я стал работать в «Знаменке» собкором по Гродненской области, частенько заходил в «Гродненскую правду», и мы пересекались с Быковым.

Там же познакомился с Ириной Михайловной Суворовой —заведующей отделом культуры, которая впоследствии стала супругой Василия Владимировича. Она, конечно, очень поддерживала его. Потому что в середине шестидесятых Быкова уже «били» — в частности, наша белорусская пресса вдруг начала активно учить его, как писать и как жить.

Потом они переехали в Минск, шум вокруг писателя усиливался, но Быков старался не лезть в эти дискуссии и всегда держался в стороне от людей, которые были ему несимпатичны. Знаю, что очень сильно он дружил с Алесем Адамовичем, Рыгором Бородулиным, Геннадием Буравкиным, Владимиром Короткевичем — это были товарищи не только по литературе, но и по жизни.

Когда я работал в журнале «Беларусь», то он иногда заходил. Хотя очень много времени Быков проводил в Москве — то в одном журнале, то в другом.

Человек он был отзывчивый и простой. Вот вам случай.

Вместе с Володей Левиным мы работали в «Знаменке». И вот где-то в начале девяностых он решил двинуть в Штаты. Устроился там в русскоязычный журнал «Вестник». А вскоре от него приходит письмо — в связи с приближающимся юбилеем Быкова он сообщает, что планирует написать о нем большой материал. И, зная о нашем знакомстве, задает мне некоторые вопросы и, главное, просит, чтобы Василий Владимирович написал пожелание читателям его журнала.

Отказать своему старому товарищу я не мог, позвонил Быкову и передал ему просьбу. Не сказать, что тот пришел в восторг, но пообещал, что подумает. Понятно, что во второй раз я бы к нему с этим не обратился, но наказ друга выполнил, и совесть моя была чиста.

Назавтра приезжаю на работу в журнал «Беларусь» не с самого утра. А там меня встречает возбужденная машинистка: «Вас искал Быков!» Он заскочил буквально на минутку, сказав, что уезжает в Москву. И оставил для меня пакет. В котором, собственно, и лежало его пожелание читателям «Вестника» — журнала, о существовании которого он узнал от меня только вчера…

Меня этот случай впечатлил.

— Похоже, Быков к вам хорошо относился.

— Я как-то назвал его Василем в присутствии Саши Станюты — сына нашей знаменитой актрисы Стефании Михайловны. И он сделал мне выговор: «Иосиф, всуе его могут называть Василем, а для нас с тобой он Василий Владимирович».

Я всегда понимал эту границу и старался не докучать своим присутствием и уж тем более не выступать в роли рецензента его творчества. И врагов, и единомышленников у него было достаточно.

Он писал о войне не так, как полагалось — без указания руководящей роли партии, политруков и генералов. Но его окопная «лейтенантская» проза лучше всего рассказывала правду о войне, и больше всего его любили такие же фронтовые писатели: Виктор Астафьев, Юрий Бондарев, Сергей Смирнов. И, конечно, Александр Твардовский, который начал печатать его в «Новом мире».

Помню, как-то встретились на вокзале. «Иосиф, спешишь? — Нет. — Ну, давай зайдем в редакцию тогда». И там, в «Гродненской правде» он повел меня к своем рабочему месту в отделе культуры. Открыл шуфлядку рабочего стола и достал оттуда бланк телеграммы: «Читай…»

Текст помню до сих пор: «Дорогой Василь! Все пройдет, правда останется. С уважением, Александр Твардовский». Я так понимаю, что для него это была очень важная бумага, особенно тогда, в шестидесятые…

— В то время вы были гродненским собкором «Знамени юности».

— В Гродно очень любили ездить мои приятели — спортивный обозреватель Валера Холод и Витя Купрейчик, который учился на журфаке и часто был в нашей редакции — мы так втроем и сдружились. Гродно — город красивый, и заняться нам всегда было чем.

Тот же Саша Станюта — он тоже тогда работал в «Знаменке», когда приезжал, вспоминал: «Я был школьником, и мы с мамой приезжали на гастроли и жили в двухэтажном частном доме — так что бросай все, и идем его искать». Саша был очень тонким и образованным человеком, потом стал доктором филологии, профессором и писателем.

Ну а тогда дело закончилось тем, что редактор Виталий Дмитриевич Чанин издал приказ, который вывесили на доску: «С 1 сентября никаких поездок в Гродно, хватит уже отвлекать Иосифа Калюту от работы».

Хотя приезжали все равно — многим хотелось увидеть Быкова. Он был литературным обозревателем в «Гродненской правде», имел относительно свободный график, и раза два в неделю его точно можно было застать в редакции.

— В конце шестидесятых в Гродно начала восходить еще одна звезда планетарного масштаба.

— Одна из первых встреч с Олей Корбут. Она прилетела из Ростова-на-Дону, где выиграла какой-то чемпионат и в награду получила огромный, размером в половину ее, кубок. Я задал только один вопрос: «Оля, а вам не тяжело?», как этот кубок тут же переместился в мои руки: «А вы сами посмотрите». И после этого я тащил этот кубок до ее квартиры. А Оля мне только подмигивала — мол, здорово я вас припахала, да?

БССР vs Беларусь. У кого больше олимпийских медалей

Она была очень простая и общительная девушка. Популярность в те годы была сопоставима с нынешней у Соболенко. Хотя какое — о таком обожании Арине можно только мечтать. Соболенко хоть и продолжатель традиций великих игроков, но все же одна из них — после Штеффи, Мартины, Моники, Серены и так далее.

Корбут же была единственной и неповторимой. Ольга сделала революцию в мировой спортивной гимнастике. В Штатах один за другим открывались клубы, и она могла стать невероятно богатым человеком и не продавать потом свои олимпийские медали на аукционе. А так как-то несуразно все получилось — в Штатах все у нее пошло кувырком.

Хотя начиналось неплохо, она ушла с помоста и выходила замуж — за такого же звездного солиста невероятно популярных в те времена «Песняров» Леонида Борткевича. Я, кстати, был приглашен на свадьбу — правда, признаюсь, больше стараниями нашей известной спортивной журналистки Фаины Антиповой, которая Ольгу опекала.

Но именно в эти сроки меня срочно вызвали в Москву — оформлять документы на выезд в Париж. Там планировалась какая-то предолимпийская конференция.

— Париж ждать не будет.

— Он и не дождался) Всю делегацию советских журналистов промариновали в Москве. А потом выяснилось, что у французов возникли какие-то проблемы с нашей стороной, и в итоге все остались дома.

— Кажется, что у любого журналиста, писавшего о спорте, был свой любимый спортсмен.

— Я уже о нем сказал. Витя Купрейчик закончил журфак и стал автором «Знаменки», вел там шахматную колонку. Ну а я, соответственно, писал о Витиных турнирах и, пользуясь нашей дружбой, знакомился с другими шахматистами.

Это были неординарные люди, чьи таланты не распространялись только на то дело, которому они себя посвятили. Например, Марк Тайманов был прекрасным музыкантом. Он закончил класс фортепиано в ленинградской консерватории, записал несколько пластинок и выступал в том числе и за рубежом вместе с супругой Любовью Брук.

«Врагом народа» он стал после поражения в 1971 году в первом матче цикла претендентов от Фишера со счетом 0-6. Тогда же его проверили на таможне и обнаружили книгу Солженицына — сняли звание заслуженного мастера спорта, исключили из сборной СССР и перестали посылать на международные турниры.

Помню, в Минске мы позвали его в «Телеклуб Гамбит», выходивший в прямом эфире — вел программу Витя Купрейчик. И подготовили сюрприз. В 1937 году маленький Марк снимался у нас на «Беларусьфильме» — тогда еще «Советской Белоруси» — в роли пианиста-вундеркинда в фильме «Концерт Бетховена».

Мы показали в программе кусочек того кино, и Марк Евгеньевич был очень растроган, едва не прослезился. Надо добавить, что, кроме музыки и шахмат, в его жизни существовало и много красивых женщин.

Четыре жены, последняя была моложе его на 35 лет и подарила ему близнецов, когда Марку Евгеньевичу исполнилось 78 лет!

— Михаил Таль, как мы знаем, тоже любил красивых женщин.

— И они отвечали ему взаимностью! Что поделать — все женщины тянутся к умным и харизматичным мужчинам. Но Таль выделялся даже среди них — невероятно обаятельный, с огромным чувством юмора и талантливый практически во всем, за что брался. Если бы он мог сосредоточиться только на шахматах, то это был бы выдающийся игрок на все времена.

Но как сосредоточиться, если чемпионом мира Михаил Нехемьевич стал в возрасте 24 лет? Он был благосклонен не только к женщинам, но еще и к спиртному с сигаретами, выкуривая за день по две пачки — в то время разрешалось курить во время шахматной партии.

Он хотел успеть в жизни все и жил как играл — в своем фирменном талевском стиле, разрушая принятые каноны. Кто-то звал его шахматным Паганини, кто-то инопланетянином, но равнодушно взирающих на его игру, кажется, просто не существовало.

Жаль, что прожил всего 56 лет…

— У Купрейчика была похожая судьба — в шахматах он тоже считался мушкетером, и с Талем они дружили. И у обоих имелись серьезные проблемы с почками…

— Мы с Витей однажды поехали на консультацию к доктору, которому я доверял. Он определял заболевание по радужке глаз, защитил диссертацию на эту тему. Вите он тогда сказал, что ситуация с почками сложная, но пересадка может спасти ситуацию.

Но мне, когда остались уже наедине, заявил следующее: «Я не хотел ошарашивать вашего друга, но дела у него очень плохи, и у меня есть подозрение, что ему плохо сделали операцию». Я так и не понял, зачем она была нужна, и, более того, ее делали практически практиканты.

Витя ушел в 69. Он угасал, был полуслепой. Когда заполнял бланки, играя на сеньорских турнирах, то склонялся над ними так, что больно было смотреть.

Я спрашивал у него: «Может, начать новое лечение в Москве, у тебя же там друг Юра Балашов?» Нашли бы маститых хирургов, нашли бы и хорошую и здоровую почку.

Тогда с этим было сложно. Но знаю доподлинно, что людям в то время устраивали автокатастрофы, в которых гибли абсолютно здоровые люди, и потом эти почки пересаживали.

Даже в Минске был такой случай. А он тогда ответил так: «Сколько мне дано оттуда, столько и проживу. Это мой крест и нести его буду сам...»

И он нес этот крест, хотя было сложно. В Греции турнир сеньоров, все загорают у моря на песочке, а Витя в это время четыре часа лежит на гемодиализе. И на партии противники едут с пляжа, а он — из больницы.

Надо понимать, что эту процедуру очищения крови через искусственную почку нужно повторять в строго определенное время и даже небольшое промедление может быть чревато. Однажды он летел в Минск чуть ли не двое суток, и его уже в аэропорту забрала «скорая».

А умер он как… Витя вечером должен был ехать в Москву, а оттуда в Королев — в космическом городке у него был намечен сеанс одновременной игры. Мы созвонились днем, я знал, что утром на Белорусском вокзале его должен будет встретить Юра Балашов.

Договорились, что он мне позвонит, как только вернется. А тут назавтра звонок с самого утра: «Ты слышал, говорят, что Купрейчик умер?..» Ну я, конечно, выругался, посоветовал опохмеляться после вчерашнего, но тревога поселилась.

Набираю сестру Вити, а из трубки рыдания… Тогда все стало ясно. Он вечером пошел покупать подарки внучкам Балашова, а там, на Чкалова, длинный такой подземный переход. Ступенек много, и он, видимо, потерял сознание, упал и начал катиться вниз. А этих бетонных ступенек было не одна и не две…

— Третий ваш друг Валерий Холод — автор сценария легендарного фильма о чемпионском «Динамо» «В атаке вся команда».

— Валера был хорошо знаком с Малофеевым, и фильм, который они сделали вместе с режиссером Владимиром Цеслюком, получился очень хорошим. На премьеру в главном кинотеатре республики — «Октябре» — было невозможно попасть. Ажиотаж сумасшедший, все билеты раскуплены.

Тогда, в начале восьмидесятых, в наших динамовцев были влюблены не только в Минске, но и во всем Союзе. Стиль игры питомцев Эдуарда Васильевича нравился всем: никаких оборонительных схем и выездных моделей — только искренний футбол и вся команда в атаке… Ну, разве что только Миша Вергеенко в воротах)

История, которую мне рассказал Николай Еременко-старший. Это было перед московской Олимпиадой. В Минске играли местное «Динамо» и московский ЦСКА. А тогда на главном стадионе республики шла реконструкция, и проводить телетрансляцию было невозможно.

Но радийные репортажи продолжались. А в тот раз комментатор куда-то делся — может, у него вдруг появились проблемы со здоровьем) И тогда 15-минутный репортаж попросили провести Валеру Холода и Николая Николаевича Еременко, который футбол любил и в нем разбирался.

Тем более — известный актер. Плюс журналист, который, правда, опыта таких трансляций не имел, но язык у него был подвешен.

А матч оказался довольно скучным. И, глядя на это, Еременко начал вспоминать своих многочисленных московских коллег, с которыми снимался. Рассказ этот, следует заметить, был куда более интересным, чем происходящее на поле, хотя Валера старался держать радиослушателей в курсе событий.

Оба комментатора с радостью дождались финального свитка и попрощались с болельщиками, пожелав им всяческих успехов. Единственное, что они забыли сделать и о чем с ужасом вспомнили немного погодя, — собственно, расставаясь, сообщить, с каким счетом закончился этот увлекательный поединок)

Еременко, кстати, ездил в группе поддержки на футбольный чемпионат мира 1966 года. В то время он возглавлял клуб любителей футбола БССР. Этого, как он рассказывал, конечно, было мало, чтобы поехать в то время в Англию. Но, проделав определенную организаторскую работу, он смог.

И вот Еременко сидит на матче СССР — Португалия, в котором оспаривается, как мы все помним, третье место. В один из моментов мяч выкатывается за боковую, и Эдик Малофеев бежит за ним, чтобы бросить из аута.

И тут на бушующем «Уэмбли» почему-то возникает пауза, и в этой тишине раздается душераздирающий крик Еременко: «Эдик, давай, …!»

Эдик изумленно оглядывается на трибуну, а после матча, когда уже все собрались вместе, говорит: «Короче, иду я вводить из-за боковой, и вдруг кто-то из рядов как рявкнет на чистом русском языке — мол, давай, такую-то мать, вперед!» И я думаю: ну все, галлюцинации начались (а тогда очень душно было) — уже потусторонние голоса начал слышать. Бегаю так минуты две в прострации, а потом только соображаю: елки, так это ж Коля!..

Тогда наши проиграли 1:2, заняли четвертное место, получили малые бронзовые медали, но все равно дома посчитали, что можно было сыграть лучше. А когда спустя двадцать лет в Мексике сборная Лобановского уступила в 1/8 бельгийцам, то ей пели дифирамбы…

Валера Холод сделал одно очень хорошее дело — он был идейным вдохновителем создания первого белорусского спортивного журнала. Я тогда в «Народной газете» работал, но он меня пригласил на общественных началах — как друга и журналиста.

Придумали название «Олимп» — как сейчас помню, первый номер посвящался старту суверенной сборной на Олимпиаде 1996 года. На обложке Саша Курлович — нам всем тогда очень хотелось, чтобы он стал трехкратным олимпийским чемпионом.

Позвали Сашу Станюту, он нам написал прекрасный материал о футболе своего детства. Идея была в том, чтобы собрать побольше таких вот талантливых авторов, с чувством стиля. И рассказать в глянцевом издании о спорте красиво — не газетным языком с перечислением минут, фамилий и голов.

Первый номер в количестве двухсот экземпляров даже отвезли в Атланту. На месте оказалось, что такой журнал выходил только у россиян и у нас.

Потом вышел второй номер — я уже был главным редактором, а Валера оставался креатором идей. Он общался с тогдашним министром спорта Владимиром Рыженковым.

Тому журнал нравился, он уже отвел под редакцию две комнаты в старом здании института физкультуры, заложил деньги в бюджет на следующий год, и мы начали собирать команду в штат.

И тут Владимир Николаевич уходит из жизни. Его сменщик оказался из бывших комсомольцев — мы оба его знали, я, в отличие от Валеры, оптимизма не испытывал. Увы, оказался прав именно я, а вскоре из жизни ушел и Валера…

Мне всегда очень нравился Николай Викторович Шепелевич — тогдашний председатель спорткомитета Минской области. У меня даже где-то есть фотография, как мы с Леней Тараненко идем с чествования его победы в Москве-80 в обществе «Урожай», которым тогда руководил Шепелевич.

Лене тогда подарили приемник «Океан» — довольно приличный презент для тех времен.

У Николая Викторовича получилось бы на месте министра, и, знаю, он был в числе претендентов на этот портфель. Шепелевич отлично разбирался в спорте, и очень жаль, что в этом качестве он белорусскому спорту не пригодился.

— Кроме редакторства в «Олимпе», вы три года поруководили спортивной редакцией на республиканском телевидении — во второй половине семидесятых.

— Там история такая. Чанина — бывшего редактора «Знаменки» — назначают первым замом Геннадия Буравкина, который тогда был председателем Государственного комитета БССР по телевидению и радиовещанию.

И через некоторое время Чанин приглашает меня на встречу. Разговорились. «Как на новом месте? — Да ты что, я в этом радио и телевидении ни бум-бум, но сверху сказали — и, сам понимаешь, отказаться было нельзя. А ты же сейчас в журнале »Неман« работаешь? — Да. Недавно устроился. — А сколько ты там зарабатываешь?»

Тут я чувствую, что мы приближаемся к главной теме нашего разговора. «Ну, 120. — А у меня вакансия заведующего отдела спортивных программ. Там 220. Ты же в спорте рубишь — с Витей Купрейчиком вы уже черт знает сколько вместе выпили. Да и знаю я тебя давно, а свои люди мне тут очень нужны. — Так у вас же бардак в этой самой редакции. — Так вот, ты там порядок и наведешь. — Хорошо, подумаю».

— А что тут думать — 220 против 120.

— Ну а как мне из «Немана» уйти? Я туда недавно пришел, не поймут. «Не волнуйся, это мы порешаем…» Порешали.

На самом деле редакция там была неплохая. Фая Антипова, Олега Лысоконя из «Знаменки» за собой перетащил. Жаль, Коля Петропавловский еще до меня ушел.

Заходит как-то ко мне дама из соседнего отдела: «Скажите, у вас тут есть вакантные места? — А в чем дело? — У меня родственник, закончил иняз, знает языки. Сидит без работы и болеет за спорт».

— Рекомендация неплохая.

— Отличная рекомендация. Завтра ко мне приходит Володя Довженко — тогда, понятно, еще молодой парень. А я у него даже не спрашивал, за кого он болеет, какие виды спорта смотрит — понял, что этот человек нам сгодится. Тем более с языками. И ведь прав оказался — Володя стал потом одним из наших лучших спортивных журналистов.

Владимир Довженко: полеты во сне и наяву

Кстати, на мое место в «Неман» пришла не кто иная, как Света Алексиевич. Я ей потом, когда она уже стала известной не только в Союзе, но и в мире, сказал: «Света, не забывай, кто тебе выписал путевку в литературу».

— А она?

— Захихикала.

— Все же приятно говорить о нобелевских лауреатах как о милых товарищах по ремеслу.

— Ну, тогда вам еще история об Андрее Егоровиче Макаенке — он был редактором «Немана». А я, только пришедший в журнал — в отдел очерка и публицистики, сразу был выдвинут старожилами на пост парторга. Его главная задача состояла в сборе партийных взносов.

Всю прелесть этого процесса я понял уже вскоре — надо было выловить коммунистов в день выдачи зарплаты или гонорара, потому что в любой другой денег у творческих людей уже не имелось по определению.

С этим я успешно справился, но не хватало одного человека — главного редактора журнала, знаменитого драматурга Макаенка. Даже заместитель Георгий Леонтьевич Попов не мог его найти. Время шло, мне уже начали звонить из Союза писателей: мол, все уже отчитались, остался только «Неман».

Андрея Егоровича искали везде, где только можно было, но безуспешно. Жена в отпуске в Прибалтике, а его самого ни дома, ни на даче нет.

Потом только я узнал, что их дружная компания преферансистов, в которую входили еще и знаменитый актер Роман Филиппов и не менее знаменитый шахматный мастер Гавриил Вересов, могла зависнуть у кого-нибудь дома на несколько дней.

Вересов там, кстати, научил Филиппова играть в шахматы так, что тот стал настоящим чемпионом среди артистов.

Потом, слава богу, Макаенок нашелся. В субботу, в часов семь утра, раздается звонок: «Иосиф, разбудил?» «Нет, — зачем-то соврал я. — Я уже несколько дней не сплю, жду вашего звонка». «А что случилось? — Мне надо с вас партийные взносы взыскать, вот какая штука. — А-а, ну это не проблема, зайди к девочкам, они тебе все расскажут. Заплати, а я тебе потом отдам, как из командировки вернусь». И в этот же день улетел за рубеж на две недели.

В понедельник иду к девочкам из агентства по авторским правам — к ним стекалась вся информация о том, в каких журналах печатались его пьесы и где ставились по ним спектакли. А в то время пьесы Макаенка шли едва ли не в сотне театров по всей стране.

Девочки, конечно, тут же откликнулись, и после обеда у меня уже была сумма его гонораров. Я иду к себе в кабинет, достаю табличку, в которой указывался размер взносов для разных зарплат. Для 150 рублей одна сумма, для 200 другая и так далее.

А потом поднимаю глаза на выданную справку и понимаю, что табличка мне не поможет. Потому как сумма там прописана четырехзначная — что-то около 3 600 рублей.

Ладно, потом все-таки разобрался — сумма взносов, как сейчас помню, 67 рублей. Отдельная история, как я их искал в редакции, обобрал всех, но нашел.

Потом, когда Макаенок вернулся из командировки, пригласил меня к себе. Открыл бутылку коньяка, разложил привезенные заморские фрукты. Выпили-закусили. «Ну, сколько я тебе должен? — 67 рублей» «Всего-то?» — искренне удивился Андрей Егорович. Понятно, тут же мне их отсчитал.

— Эх, не туда вы пошли, Иосиф Александрович. В писатели надо было двигать, а не в журналисты.

— А я вам так скажу: некоторые наши писатели и подобия журнального или газетного очерка не сочинили бы. Просто у них всегда правильные повести получались — при любой власти и при всех извилистых поворотах партийной линии.

Да, премий и больших денег не заработал. Зато, как говорили в фильме про Штирлица, в порочащих связях замечен не был.

А это, я вам скажу, для журналиста первое дело…

Вы можете поддержать сайт Charter97.org следующим образом:

РАСЧЕТНЫЙ МУЛЬТИВАЛЮТНЫЙ СЧЕТ ДЛЯ ПОЖЕРТВОВАНИЙ:

Название банка: Bank Millennium S.A.
Адрес: ul. Stanislawa Zaryna, 2A, 02-593, Warszawa
IBAN: PL97116022020000000216711123
SWIFT: BIGBPLPW
Название владельца счета: Fundacja “KARTA ‘97”
Назначение платежа: Darowizna na cele statutowe

Связаться с нами можно по адресу charter97@gmail.com