Ликвидатор: «Мои дети бегали по загрязненным лужам, а я радовался»

Он жил в 20 километрах от Чернобыльской АЭС. Грянул взрыв.

И на протяжении нескольких месяцев этот человек наблюдал за хаосом и недомолвками властей, которые вылились в бардак с эвакуацией. Накануне 25-й годовщины Чернобыльской катастрофы Адам Воронец, принимавший участие в переселении детей из загрязненной зоны, поделился с «Салідарнасцю» своими воспоминаниями.

– Адам Адамович, как вы жили до 26 апреля 1986 года?

– После окончания института я был направлен преподавать географию в Кобринский район. Там встретил свою будущую жену, также учителя, и после свадьбы мы переехали на мою родину – в Брагинский район. Устроились на работу в школу деревни Острогляды. На момент катастрофы мы уже прожили там восемь лет, сыну исполнилось 7 лет, дочке – 5.

– Как вы впервые узнали о взрыве на ЧАЭС?

– Об аварии мы узнали на следующий день. 27 апреля. Но не из официального сообщения, а от знакомых, чьи родственники или друзья работали около атомной станции. Информация доходила через пятые-десятые руки.

Кстати, зарево, образовавшееся сразу после взрыва, было видно даже у нас в Остроглядах – деревня находилась в 20 км от станции. Моя жена ночью вставала и видела неестественный красный край неба. Но на утро она мне об этом даже не сказала – не придала значения.

Хоть информация от знакомых стала доходить, никто серьезность аварии не осознавал. В те дни стояла какая-то неестественная жара. Прошел дождь, и мои дети бегали во дворе по отравленным лужам. Я радовался: пусть бегают по теплой воде. Потом оказалось, что это было очень опасно, я до сих пор не могу простить правительству, что оно так отнеслось к здоровью людей, особенно детей.

Спустя 15 лет после Чернобыльской катастрофы Адам Воронец вернулся в свой дом в заброшенной деревне Острогляды. В руках он держит газету «Правда», где правды о взрыве на АЭС в первые месяцы так и не сказали

– Как дальше развивались события?

– Власти молчали, но в последующие дни местные руководители стали вывозить своих детей. Для людей это был сигнал: дела плохи. Узнав об этих разговорах, директор школы запретил нам, учителям, вывозить детей. Сказал: не разводите панику.

Но мы с женой решили иначе. На майские праздники я завез детей от греха подальше в Слоним к теще. Помню, говорю ей: у нас опасно, авария. А в это момент по телевизору в программе «Время» как раз показывают наш совхоз: бегает трактор, сажает картошку, капусту, а парторг заявляет: у нас все хорошо. Теща посмотрела на меня удивленно: что вы панику подняли?! Мать жены не верила своим детям! Настолько сильна была вера людей телевидению и газетам.

Я вернулся. И в нашей деревне объявили: дней через десять вместе с учителями будут эвакуировать детей. Взрослые должны были остаться. Родители привели детей к школе утром в назначенное время. Мы простояли на улице на жаре весь день, но автобусы по неизвестным причинам так и не пришли. Вечером нам сказали: отбой, все хорошо, эвакуации не будет. Все разошлись довольными: никто ж уезжать не хотел. Для нас это был праздник, мы вернулись домой и отметили это дело.

Но праздник быстро завершился. Через три дня детей в сопровождении учителей все же посадили в автобусы. Нас отвезли в пионерский лагерь около Гомеля – там мы провели месяц. Затем нас перевели в пионерлагерь под Минском.

А в конце августа вновь сказали: все хорошо, можно возвращаться в деревню. Учителя стали готовить школу к 1 сентября. Снимали около нее верхний слой земли, мыли крыши, окна.

– Вас предупредили, что нужно применять какие-то средства защиты?

– Нет. Только военные мягко указали: мол, надо остерегаться, держать голову покрытой. Особенно обращали внимание на жену: она на жаре ходила в босоножках. Теперь у нее из-за этого большие проблемы: болят кости, суставы.

Говорили не есть местные продукты. Но чем еще было питаться тогда? В Советском Союзе были перебои с продуктами. Вот и пили то молоко, вот и ели те яблоки.

Но 1 сентября дети в школу не пошли. Нам, наконец, внятно сказали: на этой территории оставаться больше невозможно, в течение месяца будут эвакуировать семьи в Добрушский район.

– Получается, местные жители целых четыре месяца жили на загрязненной территории в 20 км от АЭС?!

– Пять месяцев. Поскольку наша деревня была большая, то эвакуировали людей в разные части Добрушского района улицами. Вывозили семьи с середины сентября по конец октября. С собой можно было забирать имущество. Вывозили на обычных грузовых автомобилях, выделенных местными властями. Нам хватило одного грузовика: забрали шкаф, холодильник, телевизор, одежду, книги.

А жителям деревень, которые были километров на пять ближе к АЭС, приказали забирать с собой только документы и деньги. Кстати, оставленное ими имущество (холодильники, телевизоры) потом забирали мародеры и продавали его на рынках.

– То есть вам повезло, что смогли забрать свои вещи?

– Честно сказать, наоборот. Нам выдали по 500 рублей на взрослого, и 250 на ребенка. На семью получилось 1500. Учитывая, что у нас ничего нажитого не было, мы эту сумму за год проели. А тем людям, которые все оставляли, выдавали по 5 тысяч рублей на каждого.

Нам в первый раз тоже говорили вещи не брать, а потом передумали: то ли у государства денег не хватило, то ли еще что – не знаю.

– Куда вас переселили?

– Я выбрал для переселения деревню Уть, что в 50 км от Гомеля. Через год мы заселились в построенное там для ликвидаторов жилье. Я живу там до сих пор. Новую улицу Остроглядовскую в деревне составили 25 домов.

Интересно, что северная сторона Добрушского района, куда также эвакуировали людей, была загрязнена. То ли правительство этого не знало, то ли плохо измеряли. Но некоторых людей переселили сначала туда, а затем эвакуировали во второй раз!

– Как люди реагировали на переселение из деревни?

– Конечно, для них это было тяжело. Плакали. Когда нам впервые сказали, что мы сможем вернуться через 90 лет, у нас был шок. А ведь многие местные дальше деревни и не были никогда, а тут их сорвали на другое место.

Первые пять лет смертность переселенцев среди людей пожилого и среднего возраста была очень высокой. Они не могли найти себя на новом месте. Они там были никому не нужны, их не знали, их не уважали. Отношение к переселенцам было плохое. Например, нам должны были выдавать определенную норму продуктов (колбасы, молока), и местные косились на нас: а в магазине на всех не хватало.

Но в школе к нам с женой относились нормально. Мы проработали там 25 лет, пока нас не выгнали. За что? В 2006 году я был руководителем штаба Александра Милинкевича в Добрушском районе. КГБ предложил мне стать их сотрудником, обещали деньги, продвижение по работе. Я ответил отказом, на что мне сказали: пожалеешь. В итоге они добились моего увольнения.

– Как Чернобыльская катастрофа сказалась на вашем здоровье?

– При первом обследовании у нас с женой были выявлены большие дозы облучения (точную цифру сейчас не вспомню), на данный момент после многих лет оздоровления (я выезжал в Германию, жена – в Италию) они сошли до минимума – теперь они такие же, как у местных жителей. Но это вовсе не значит, что у нас все хорошо.

Помню, проводился такой эксперимент. Из загрязненной территории вывозили бычков и кормили их чистой травой, кормами. Через несколько месяцев их мясо становилось чистым, но радиация в костях осталась. Вот и у нас сейчас болят суставы, кости. Кроме того, у жены постоянные головные боли, давление, проблемы с желудком, и уже началась деформация конечностей – выпирают кости на стопах.

Если раньше она в санатории могла поправиться, то теперь этой возможности нет – треть пенсии на лекарства нужно отдать.

У меня друзья-врачи, так они говорят, что сейчас дана команда не связывать смерть с последствиями катастрофы. Мол, человек скончался, потому что ему пришло время умереть.

– Ваши знакомые умирали из-за полученных доз облучения?

– Конечно. Нашему завучу, моему соседу по деревне Острогляды, было 59 лет. Через год после катастрофы он умер. Жена его тоже сильно болела и, в конце концов, умерла.

– У детей здоровье в порядке?

– К сожалению, нет. У дочки проблемы со щитовидкой – видно, сказываются те ее пробежки по лужам. А щитовидка дает осложнение на все органы, есть проблемы с сердцем, давлением. После недавнего рождения внучки, у дочки так болели руки, что она не могла взять ребенка весом 4 кг на руки. Сейчас попила лекарства, стало немножко лучше.

И с детенком проблемы: родился здоровым, но имеет лишний вес, при том что мать кормит его только грудью. В один год внучка должна была бы весить 10 кг, а уже в возрасте 8 месяцев весит 11. Не знаю, как дальше будет, волнуемся.

У сына тоже проблемы: щитовидка, болят руки, приходится делать уколы.

– Имея статус ликвидатора, какими льготами вы раньше пользовались и какими продолжаете пользоваться после вступления в силу в 2007 году нового закона?

– Самой полезной льготой я считал путевку в санаторий, которая выдавалась раз в год. Плюс ликвидаторам предоставлялись бесплатные лекарства. Кроме того, мы имели право на две недели оплачиваемого отпуска, на небольшие пособия в пределах 10 долларов, льготный проезд в пригородном и городском транспорте.

Из всего, что я перечислил (то есть самых существенных льгот), после 2007 года ничего не осталось. За это время состояние здоровья супруги стало хуже. Ведь за счет пенсий особо не наездишься. Только когда жена совсем больная была, собрали деньги на санаторий – а это две пенсии. До сих пор долги отдаем.

А еще регулярно треть пенсии (200 тысяч) нужно отдавать на лекарства. Для нас это много.

– Есть ли какая-то надбавка к вашей пенсии за статус ликвидатора?

– Есть. Где-то до 50 тысяч рублей. Так государство оценило наши заслуги.

– Как вы считаете, сегодня, 25 лет спустя после Чернобыльской катастрофы, достаточно ли внимания уделяет государство последствиям той аварии?

– Для меня очевидно, что государство на чернобыльскую проблему уже внимания практически не обращает. Особенно на людей. Для властей лучше эту проблему замолчать, сказать, что все хорошо. Сегодня, в условиях кризиса, о возвращении льгот думать не приходится. Тут не на лекарства, на хлеб не будет скоро хватать.