Любовница Сталина

Как распознать «наседку».

Утром третьего дня после ареста из всех камер нашей тюрьмы забрали телевизоры. «Экономистки» вздохнули: всё из-за вас, политических. Только для того, чтобы вы никакие новости не узнавали, нас лишили сериала «Маргоша»… Увы, нашим сокамерницам так и не удалось больше посмотреть их любимый сериал. Мне перед ними до сих пор неудобно. Потому что их проблемы начались с нашим появлением.

Нас было семеро в четырехместной камере, и мы с Наташей Радиной учились писать письма домой под диктовку «старожилов».

— Я вот маме пишу: «Камера у нас шикарная, с унитазом», — говорит Наташа, отрываясь от бумаги.

— Ты что! — замахали руками сокамерницы. — Цензура такое не пропустит!

— А что тут такого?

— Никакой конкретики, никаких описаний, — объясняет чиновница Ира. — Вот я однажды сдуру написала, что меня перевели в другую камеру, так письмо вернули — сказали всё вычеркнуть. Нельзя упоминать третьих лиц. Если напишешь: мол, не волнуйся, мама, мне соседка по камере теплый свитер одолжила, — всё, не пройдет. Писать можно только общие фразы типа «у меня все хорошо» и просить, чтобы передали нужные тебе вещи или лекарства. Больше ничего нельзя.

Мы еще не знали, что даже эти простые фразы «у меня все хорошо, передайте, пожалуйста, спортивный костюм», все равно не пройдут. Просто потому, что государство решит запретить нам переписку вообще. Я не знаю, в чьи руки попадали наши письма и в какой сейф эти руки их складывали. Мы писали домой каждый день. Наши родные и друзья — тоже. В тюрьме нас, политических, было в декабре 23 человека. Можно только предположить, сколько мешков мертвых писем по сей день хранится где-то в архивах, — со всеми нашими просьбами и беспомощным враньем вроде «у меня все замечательно, чувствую себя как в отпуске». А может, их просто выбрасывали в мусорную корзину не читая…

К вечеру чиновницу Иру, бухгалтера Нину и Настю из «Маладога фронта» перевели в другую камеру. Нас осталось четверо — ровно по числу шконок. Но едва мы, радуясь внезапному расширению пространства, разложили свои матрацы, кормушка открылась, и дежурный строго сказал: «Нижнее место не занимать!»

Старожилы Лена и Света вычислили мгновенно:

— Или совсем инвалида парализованного привезут, неподвижного, или «наседку». Скорее второе. Потому что плевать им, в состоянии ли человек забраться на верхние нары. Так что, граждане «политические», готовьтесь: это по вашу душу.

Вообще правила тюремного общежития просты: кто заселился первым, тот занимает нижнее место, следующий — верхнее, а если кого-то приводят, когда все спальные места заняты, ему и выдают «шконарь» — доску, которую нужно впихнуть или в проход, или под чью-то койку (но в четырехместной камере он не влезет под койку, там слишком маленькое расстояние от пола до нижних шконок). Чтобы администрация потребовала освободить для кого-то место — такого не бывает в принципе. За исключением случаев, когда в камеру подсаживают «наседку». «Наседка» не будет спать на полу, ей создаются относительно комфортные условия. А единственный признак комфорта в тюрьме — это как раз наличие собственной шконки.

Дверь камеры открылась, и к нам вошла крепкая тетка лет шестидесяти в норковой шубе и шапке. Представилась Таней Ивановой. Плюхнулась на свободную — специально для вас, мадам! — шконку и заголосила:

— Ой, девочки, да что ж это за беспредел! Я с другом в ресторане «Минск» ужинала, потом вышли — смотрим, народу много, что-то в мегафоны говорят. Мы решили, что концерт на площади, пошли посмотреть, а тут — спецназ, нас в автозаки затолкали. Я трое суток в ИВС провела, а теперь вот сюда перевели. Обвиняют в организации массовых беспорядков. А мой Женя — вообще гражданин России, в «Газпроме» работает, не знаю, что с ним.

Она показала нам постановление о задержании. Там было написано, что Иванова Т.П. вступила в преступный сговор со всеми кандидатами в президенты и, разумеется, со мной, и с Наташей, и организовала массовые беспорядки. «Экономистки» хихикали в подушки, а мы с Наташей изображали китайских болванчиков — кивали головой и повторяли: «Следствие во всем разберется. Мы вот тоже ни в чем не виноваты и сидим себе спокойно. Знаем, что разберутся и отпустят. Вас тоже отпустят, так что не волнуйтесь».

Тетка была явно огорчена, что бурная политическая дискуссия не удается. И повторяла попытки вывести нас на разговор о событиях 19 декабря постоянно. Но мы всякий раз обещали ей, что следствие во всем разберется, и разговор так и не состоялся.

Таня Иванова выдавала себя постоянно. Сначала она объявила, что вместе с ней в тюрьму КГБ привезли еще пятерых женщин. Но мы-то уже знали, что женских камер в СИЗО КГБ всего две. Значит, их всех должны были разделить между этими двумя камерами. Но больше никого не приводили. Так что легенда провалилась в первые же минуты.

Потом Таня несколько раз путалась с собственными именем и фамилией. Рассказывая истории из жизни, она говорила: «И вот звонит мне бухгалтер и говорит: «Надежда Павловна, срочно приезжайте, очень нужно!» Мы всей камерой начинали хохотать, и Таня-Надя быстро исправлялась: «Это у меня подруга есть, Надежда Павловна, нас все путают». Но имя Надя всплывало постоянно, когда счастливая обладательница отдельного спального места на нижних нарах рассказывала истории из своего прошлого. А вот сами истории были действительно интересными. Когда-то она работала в системе советской торговли и тогдашние схемы мошенничества расписывала так увлекательно и с таким знанием дела, что сокамерницы сказали: «Да уж, с таким соседством нам и телевизор не нужен, твои рассказы куда интереснее сериалов. А помнишь, кстати, громкое дело с директрисой магазина «Океан»? Расскажи!» И Таня-Надя рассказывала. Сериалы отдыхали. Лена, кстати, потом предположила, что Таню-Надю когда-то на торговой работе и прищучили. И с тех пор она время от времени выполняет функции «наседки» в обмен на освобождение от уголовного преследования. Но это так, версия.

Второй крупный прокол произошел, когда Таню-Надю вызвали на допрос. Вернувшись, она сообщила, что Женю из «Газпрома» уже освободили из тюрьмы как российского гражданина и он нанял ей адвоката. Но на следующий день в камеру принесли официальную газету «Советская Белоруссия», которую выписывала Лена. Там было заявление посла России Александра Сурикова. Суриков сетовал на задержания российских граждан и на то, что никого пока не удалось освободить. Ни о каком Жене из «Газпрома», счастливо избежавшем тюрьмы, там не говорилось.

Всю неделю Таня-Надя пыталась разговорить нас, а мы, в свою очередь, пытались уговорить ее написать заявление с просьбой выдать ей второй матрац — шконки очень жесткие, и человеку, страдающему всевозможными радикулитами-остеохондрозами, лежать просто больно. Тетка отмахивалась: «Я здесь не собираюсь задерживаться надолго». Мы, собственно, в этом и не сомневались. Спать Таня-Надя, которую мы прозвали Паханом, ложилась в шубе и шапке. Их она не снимала вообще никогда. А сверху укрывалась одеялом.

Спустя неделю Пахана вызвали на допрос, с которого она вернулась уже за вещами: ее освобождали. И на радостях совсем завралась. Сказала, что адвокат сделал всё возможное и невозможное, потому что Женя ему хорошо заплатил. «Представляете, девочки, мне адвокат в кабинете следователя сказал: «Да я ради вас горы сверну, мне ваш Женя заплатил две тысячи долларов!» Мы-то уже знали порядок оплаты адвокатских услуг. Участие в следственном действии — 400—500 тысяч белорусских рублей (80—100 долларов по нынешнему курсу), и обязательно через кассу. И если бы вдруг адвокат сказал в присутствии следователя, что получил гонорар в долларах, он уже сидел бы где-нибудь в соседней камере. Тем более что таких гонораров — 2 тысячи долларов за один допрос и какое-нибудь ходатайство — у белорусских адвокатов просто нет. А при освобождении или изменении меры пресечения адвокат и вовсе не присутствует. Таня-Надя, кстати, утверждала, что ее всего лишь освобождают под подписку о невыезде. «А следователь мне, девочки, сказал на прощание: «Мы встретимся с вами в суде!» Глупая баба даже не знала, что в суды следователи не ходят. Закончили следствие, передали дело в суд — и до свидания. Впрочем, это не Пахан плохо сработала, а те, кто ее инструктировал. Могли хоть несколько статей УПК заставить выучить наизусть, чтобы не прокололась.

Кстати, в другой женской камере в тот же день появилась и провела несколько дней «наседка»: беззубая Галюня, рассказавшая, что зубы она потеряла в Гомельской колонии, из которой недавно освободилась. А на площадь пришла, как водится, случайно и снимала происходящее на мобильный телефон, так и оказалась в СИЗО КГБ. Галюню, как и Пахана, обитательницы второй женской камеры вычислили мгновенно. И стоически ждали, пока ее освободят.

Ночью, когда все наконец лежали на персональных шконках, Лена задумчиво сказала: «Хреновую они все-таки легенду придумали для Пахана. Из нее нужно было сделать любовницу Сталина, которая с тех самых пор кочует по разным тюрьмам в шубе, купленной Сталиным. Ну и что, что прошла эпоха? А любовница жива!» Мы согласились: да, в такую легенду мы бы, конечно, поверили. Это на заметку кагэбэшникам — можно сказать, совет на будущее. Чем невероятнее история — тем легче в нее поверить. А максимально приближенные к действительности истории — «случайно шла мимо митинга и оказалась в СИЗО КГБ» — не проходят. В это не поверят даже новички, какими были мы в ту первую неделю. А в любовницу Сталина — может, и поверили бы.

Продолжение следует

Ирина Халип, «Новая газета»