Как большевики из Западной Беларуси убегали

Жители Коссовщины чувствовали облегчение от прекращения большевицкого нашествия.

Предыдущая, восьмая часть публикации Дневника Веры, была о событиях сентября 1920 года. Спасаясь от плена, красноармейцы поодиночке и мелкими группами, бросая по пути оружие и снаряжение, беспорядочно бежали на восток. Это бегство жители Косовской волости наблюдали до начала октября, когда вдруг поток беглецов стал постепенно иссякать. Наступила новая неопределённость, на этот раз чувство облегчения от прекращения большевицкого нашествия было смешано с ожиданием неизвестности, с тревогой за судьбу угнанных большевиками в обоз на восток родных, от которых не было никаких вестей, пишет Виталий Бедрицкий для istpravda.ru.

Советской власти в волости уже не было, она бежала впереди отступающих красноармейцев, а польская власть ещё не пришла. Такое междувластие долгим быть не могло. Оставались считанные часы до восстановления долгожданного порядка мирного времени. Как это происходило в начале октября 1920 года, читаем дальше в Дневнике Веры:

Тогда день был холодный, но солнечный. Когда солнце было уже на закате, к нам ещё прибежало человек пять большевиков и тоже просили есть. Картофель была готова и мама дала им каждому в полы шинели и они уже собирались уходить, выходили по одному и благодарили Маме за картофель.

Только они вышли на крыльцо, сейчас же бегут назад в кухню и говорят:

"Хозяин, нет ли у вас где схорониться?".

Папа спрашивает: "В чём дело, от чего вы здесь думаете хорониться и от кого?".

Они отвечают: "Смотри, хозяин, да там белые едут!".

Мы все попугались и просим их: "Пожалуйста, оставьте наш дом и бегите дальше".

Но они не слушают нас, а говорят: "Мы не пойдем никуда, они всё равно нас заберут в плен, так мы полякам не дадимся живыми, мы тоже будем стрелять, как только они подойдут".

И лезут кто под крыльцо, кто в погреб, а кто за двери в сенях. Один вышел из сеней из-за двери, смотрит и говорит: "Вот проклятые поляки! И с места не трогаются. Наверное разведчики".

Папа подходит к нему и говорит: "Где вы их видите?".

Тот говорит до Папы: "Да что ты, слепой что ли, не видишь? Вон там, на горе!".

Папа смотрит и говорит: "Нигде я не вижу никаких поляков!".

Мы тоже вышли - мама, я и брата жена, и мы все смотрим и говорим, что нигде не видим поляков.

Он нам повторяет: "Да вот там, на горе, врассыпную стоят!".

Мы начали смеяться и говорим: "Да это же не люди, а берёзы!".

И действительно, красноармейцы напрасно лезли под крыльцо. Там никаких поляков не было. Каких две версты от нас и напротив нашего крыльца и поля был большой лес берёзовый, но в том году, когда пришли большевики, то есть в 1920 году, его вырубили.

Только оставили где-нигде по одной берёзе. Эти берёзы были высоки и развесисты, и когда солнце заходило за ними, так показывало, как-будто люди идут или едут врассыпную.

Мы рассказали красноармейцам, в чём дело, тогда они повылазили, где кто был, выругались хорошенько в сторону поляков, собрались и ушли. А мы скорей пошли в дом, закрыли дверь на засовку, позапирали окна.

Огня не запаливали, боялись, чтоб снова не зашли большевики, и, хотя они и стучали, так мы не отпирали, а дверь ломать они боялись, чтоб их поляки не застали, потому что им всем казалось, что за ними следом бегут поляки.

И так мы легли спать, но, конечно, нам не спалось. Перво мы думали, где наш Саша, а второе, как большевики бежали, так стучали нам в дверь, но недолго, и сейчас удирали. Так мы провели ночь. Которое это было число, я не помню, потому что в то время я не думала, что я когда-нибудь буду эту историю описывать и мне нужно будет знать, которого числа что было.

Наутро мы встали и все были в таком перепуге. Большевики бегут по одному, а где и группами и всё оглядываются, чтоб поляки не нагнали, а мы знали, что вот-вот должны быть здесь поляки, и боимся, чтоб перестрелки не было, потому как начнётся перестрелка, мы боимся, чтоб нас кого не убили, и так ходим под страхом Божиим, как говорится.

Около часов двенадцати солдаты перестали бежать врассыпную, а обозов обратно уже слишком мало шло через нашу деревню, а пошли по дороге, которая осталась не разбитой.

У нас весь дом и двор были завалены сеном и грязью. В доме было у нас такое безобразие завелось за это время, что не знать было, что пол был выложен в доме, а казалось, что там пол был из песка, мы его не мыли и не заметали, не было как: ещё одни солдаты не вышли, так других уже налазило полно, это первое, а другое - нам было не до пола, а мы имели много беды и без этого, как я описала раньше.

Как только большевики перестали бежать, мой Папа - за метлу и стал подметать двор, а мы начали чистить дом, но вдруг начали где-то стрелять, мы попугались, а Папа подметает, как ни в чём не бывало, и доволен, что ему никто не мешает, и он будет иметь чистый двор, как это было до прихода большевиков.

Мама выбежала, схватила Папу за руку, тянет в дом и кричит: "Стреляют!"

Папа (слышал слабо) и спросил: "Где?"

Мама отвечает: "Не знаю, но скорей идём в дом, а то убьют!"

Папа говорит: "С которой стороны стреляют?"

Мама отвечает: "Где-то в Заполье!"

Папа встал под стеной и говорит: "Не бойся, как не убили раньше, так теперь тоже не убьют".

И действительно, в Заполье была перестрелка. Там поляки пришли раньше, чем до нас, и они заметили несколько большевиков, убегавших в поле. Они начали по ним стрелять, но большевики сдались потом в плен и на том перестрелка кончилась.

Заполье - это большая деревня была версты две от нас. Когда стало неслышно выстрелов, мой Отец снова принялся за дело подметать двор, и мы начали корзинами землю выносить из дома. Только мы подмели дом и повыносили землю и умылись, а Отец ещё двор не кончил заметать, вбегает к нам в дом соседка, Ам`иля (Эмилия) её имя было, и говорит: "Вы здесь заметаете и ничего не видите, а в селе уже полно поляков".

Как только Ам`иля так сказала, я сейчас же побежала на улицу смотреть, а она мне стала показывать.

Мама кричит: "Вера, не беги!"

Но я в то время была среди улицы с этой женщиной и мы смотрели, что какие польские солдаты столпились около дома нашего председателя, который отправил людей в солдаты и так же отправлял в обоз.

Как только нас заметили поляки, что мы стоим и смотрим, это было какой полверсты расстояние, три солдата на лошадях отделились от остальных и начали крепко ехать к нам (их всех было человек двадцать), мы с этой женщиной давай удирать в дом. Мы только успели вбежать в дом и закрыть дверь - и те въехали к нам на двор.

Мама вышла и они спрашивают: "Ту большевикув нема?"

Мама ответила, что нет. Когда они здесь были последние, мама сказала.

Спрашивают, кто это был на улице и высматривал.

Мама отвечает: "Это моя дочка и соседка".

Они сказали, что подумали, что здесь были большевики и удирают, мол, вы высматриваете, а они удирают, но Мама ответила, что у нас никого нет, и что я прямо так себе высматривала и всё.

Папа подметает двор как ни в чём не бывало. Он не слышал, как они въезжали на двор.

Один подъезжает к Папе и спрашивает на польском языке: "Что хозяин чистит двор?"

Отец смотрит на него и отвечает: "Да нужно замести".

Поляк сейчас начал задавать Папе вопросы, как большевики обращались и тому подобное, но мой отец не любил никогда рассказывать каждому встречному, как и что было, так что тот слишком мало узнал от Отца.

Отец только сказал: "Да, было плохо, но что было, так прошло, вот только одна беда: не знаю, где сын. Хотя бы не был где убит, как поехал в большевицкий обоз, так и теперь нет, а это всё ерунда, всё переживём".

Уланы стали просить у Мамы, может есть молоко, чтоб Мама дала им попить.

Они говорят: "Мы заплатим".

Как раз у нас было молоко. Мама дала им напиться молока. Они хотели платить, но мама денег не захотела брать и они поблагодарили и уехали, а те остальные, что были около председателя, все приехали к нам во двор, начали поить лошадей и сами кушать.

Как они начали есть доставать, так мы удивлялись, что у большевиков не было чего есть, а польские солдаты имели и кушали булку и были красиво одеты, и очень их лошади были хороши и также сбруя на них и они все сами были красавцы.

Как только приехали первые польские солдаты, мама на меня очень кричала, чего я шла на улицу и высматривала, так что я потом сидела в доме, схоронившись, и не показывалась. Но как приехало их больше, так мне хотелось посмотреть красивых солдат и лошадей после оборваных большевиков.

Я подошла к окну, открыла помаленьку окно и смотрю. Меня сейчас заметили, стали подходить ко мне и говорить, и которые были на лошадях начали подъезжать и предлагать мне булку и мясо, но я такая была скромная, что я им благодарила и краснела, а они собрались и столпились все около окна, шутят, смеются. Немного отдохнули, сели на лошадей, собрались и уехали.

Теперь я опишу, чего солдаты столпились около дома председателя, тогда мы этого не знали и у солдат не спрашивали, но потом нам рассказали, в чём было дело».