Протестный атом

Как в Беларуси борются против Островецкой АЭС.

Уже почти десять лет Беларусь строит свою первую атомную станцию. Запуск первого реактора неоднократно переносили, последний раз — на начало 2020 года. Но в стране и за ее пределами есть те, кто борется со строительством и после Чернобыльской катастрофы больше не верит в мирный атом, пишут Лиза Сивец и Андрей Новиков для сайта hromadske.ua.

«Видите, градирня (охладительная башня электростанции — ред.) одна? А другая — дальше, пойдемте, там виднее будет», — говорит пенсионер Николай Уласевич. Мы выходим за невысокий деревянный забор из его двора в агрогородке Ворняны Гродненской области, на северо-западе Беларуси. Поднимаемся на возвышение и пытаемся увидеть Белорусскую АЭС, первую атомную станцию в стране, расположенную в шести километрах отсюда. Но декабрьский туман скрывает строения станции, и нам ничего не удается рассмотреть.

АЭС вместо санатория

В доме у Николая Уласевича прохладно — здесь топят интервалами, экономят. В одной из комнат жена Раиса вяжет и смотрит российское телевидение. Мы проходим в бывшую детскую, тесную комнатку с письменным столом и двухэтажной кроватью — теперь там кабинет. На полках стоят «Малый атлас мира», увесистый том «Права человека» и кодексы Республики Беларусь, книги об атомной энергетике и стопки бумаг. Николай — географ, политик и активист — достает свою папку по Белорусской АЭС. Копии обращений с требованием остановить строительство, бланки с собранными подписями, розовым маркером в газетах выделены его публикации: «АЭС в Беларуси — авантюра», «Нет — новым чернобылям и фукусимам».

«С точки зрения географии, с точки зрения экологии это абсолютно преступный проект», — заявляет Николай.

Атомная станция на территории Беларуси могла появиться еще при Союзе. В 1970-х выбрали площадку на севере, в Витебской области, но вместо этого построили Игналинскую АЭС в Литве, которая работала до 2009 года, после чего ее вывели из эксплуатации. В 1980-х начали строить АТЭЦ под Минском, но после Чернобыльской аварии ядерную программу свернули и ограничились тепловой станцией. В 1990-х снова вернулись к вопросу, исследовали около 70 площадок, но в 1998 году, после заявления правительственной комиссии о нецелесообразности, приняли десятилетний мораторий на строительство АЭС. Однако уже в 2005 году, с подачи Лукашенко, снова решили развивать ядерную энергетику. Вскоре определили возможные площадки для строительства АЭС: две на востоке — Кукшиновская и Краснополянская, и одну на севере — Верхнедвинская.

«И тут вдруг Лукашенко говорит: а почему мы не рассматриваем вариант строительства где-то на западе Беларуси? Я сам географ и меня как будто пронизало в тот момент, — вспоминает Николай. — Север района — это заказник „Сорочанские озера“, еще дальше — национальный парк „Нарочанский“. Крупнейшая санаторно-курортная, рекреационная зона. Тут не атомную станцию надо строить, а оздоровительные объекты».

Тем не менее, в 2008 году строить АЭС решили именно на Островецкой, изначально резервной, площадке, недалеко от дома Николая. Как он говорит, на пересечении линий геологических разломов.

По мнению Николая Уласевича, поскольку идея строительства на Островецкой площадке принадлежит Лукашенко, то остальным ничего не остается, как подчиниться:

«Обслуге приходится хвалить самые неправильные, дикие и преступные замыслы», — говорит он и вспоминает публикацию в газете «Островецкая правда» от 2008 года, где местные чиновники рассуждали, что надо бороться за право построить станцию именно в Островецком районе. В ответ он написал статью «Островецкая атомная — это преступление», но опубликовать ее смог только в октябре в оппозиционной газете «Народная воля». Тогда же Николай и еще шесть активистов начали кампанию против строительства станции: издавали бюллетень и собирали подписи.

Повседневная радиация

«В моральном плане в республике, так сильно пострадавшей от Чернобыльской катастрофы (70% территории страны были загрязнены радионуклидами), вдруг строить атомную станцию — это неправильно», — говорит физик Юрий Воронежцев. В конце 1980-х он работал в Комиссии Верховного Совета СССР, которая анализировала причины аварии на Чернобыльской АЭС и оценивала действия должностных лиц после аварии. Позже он участвовал в разработке первых программ по преодолению последствий этой катастрофы и написал законопроект «Об экологической безопасности граждан». В 2010 году Общественная экологическая экспертная комиссия, в которую входил Юрий и другие ученые, заключила: строить АЭС в Беларуси неприемлемо по экологическим, техническим и экономическим причинам.

«С точки зрения здравого смысла я не могу это объяснить, — говорит Юрий. — Может, ностальгия по Советскому Союзу. В настоящей мощной стране что должно быть? Армия сильная — она у нас есть. Спутник — тоже запустили с помощью китайцев. Атомная станция должна быть. Колхозы — они у нас тоже есть. И атомная подводная лодка. Вот здесь проблемы, негде плавать пока. А так бы тоже была уже».

После аварии на Чернобыльской АЭС в 1986 году многие страны, в том числе в Восточной Европе, стали отказываться от ядерной энергетики. Согласно данным Всемирной ядерной ассоциации за декабрь 2019 года, рабочих реакторов нет в Беларуси, Казахстане, Литве, Польше, Узбекистане. От программ атомной энергетики отказались Азербайджан, Грузия и Латвия — АЭС в этих странах так и не появились.

Особенно пострадала от аварии на ЧАЭС Гомельская область Беларуси, где живет Юрий. Жителей ближайших к украинско-белорусской границе районов в 1980-х переселяли в самые чистые регионы Беларуси — именно туда, где сегодня строят новую станцию. Из-за загрязнения радионуклидами около 264 тыс. га земель были исключены из сельскохозяйственного оборота.

Теперь в сельскохозяйственный оборот возвращают земли, которые раньше считались загрязненными, а у ликвидаторов, работавших в Чернобыльской зоне, забирают компенсации и льготы. Журналистка Светлана Станкевич, автор фотопроекта «Ликвидация», говорит, что это «вещи одного порядка — ликвидации памяти о катастрофе… Радиация стала повседневной… В повседневности притупляется чувство опасности, и некоторые перестают в нее верить».

После Чернобыльской катастрофы прошло 33 года — это чуть больше, чем период полураспада цезия-137, одного из главных компонентов радиоактивного загрязнения биосферы, содержащегося в радиоактивных осадках и отходах. Однако последствий аварии на ЧАЭС все еще немало. По словам Юрия, экспортируемая белорусская продукция все еще несет имиджевые потери. Кроме того, повысилась онкозаболеваемость. «Я на своей шкуре это испытал, — рассказывает он. — Я уже десятый год лечусь, 20 курсов химиотерапии, четыре операции. И трудно найти семью в нашем регионе, которую в той или иной степени не затронула бы эта беда. Хотя официально признается только увеличение рака щитовидной железы».

Когда белорусские власти начали говорить о строительстве станции, экологические общественные организации хотели организовать общественные слушания в соответствии с Орхусской конвенцией (конвенция ООН «О доступе к информации, участию общественности в принятии решений и доступе к правосудию по вопросам, касающимся окружающей среды» — ред.). «Нам ответили, что у белорусов радиофобия, поэтому мы должны развеивать этот миф и всех убеждать, что надо строить АЭС», — рассказывает эколог Ирина Сухий. Она говорит, что главы про радиационную безопасность пропали из белорусских учебников, а оппозиционная акция «Чернобыльский шлях», которая проводится с 1989 года, из-за препятствий со стороны властей и того, что люди свыклись с этой частью истории страны, практически сошла на нет.

Однако даже работающая без аварий атомная станция наносит вред, говорит Юрий Воронежцев: «Что бы ни говорили, выделяются инертные радиоактивные газы. Если будете лететь на самолете и посмотрите на радар, то станция будет светиться, потому что над ней купол ионизированного воздуха».

Корпуса раздора

В июле 2016 года человек, который работал на стройке АЭС, рассказал Николаю Уласевичу, что накануне рабочие уронили корпус реактора с 4-метровой высоты. Тогда Николай был кандидатом в депутаты — в Беларуси шла парламентская кампания. Он говорит, что во время встреч с избирателями об инциденте ему рассказали и несколько других сотрудников станции. Тогда он написал об этом на своей странице в Facebook. Вскоре после этого сотрудникам станции запретили проносить на работу телефоны с камерами.

«И это только то, что вышло наружу, — говорит Ирина Сухий, эколог общественной организации Экодом. — Строительство ведется непрозрачно, проконтролировать его качество общественность и эксперты не могут. Условия труда тоже вызывают вопросы — люди там гибли и получали травмы». По словам Ирины, они не раз пытались получить результаты проверок, которые делал Росатом, — какие были нарушения и как они исправлялись — но все запросы остались без ответов.

Не уверены в безопасности и соседние страны, в особенности Литва — главный противник строительства Белорусской АЭС в Европе. Станция находится в 50 км от ее столицы — Вильнюса, в то время как до Минска от нее — 130 км.

Премьер-министр Литвы Саулюс Сквернялис предлагал превратить строящуюся БелАЭС в электростанцию, работающую на газе, но Беларусь отказалась. C 2016 года Литва пытается убедить другие страны ЕС присоединиться к эмбарго белорусского электричества. Однако, даже соседние Эстония и Латвия пока окончательно не решили, будут ли они закупать электричество у Беларуси. В ноябре 2019 года поправки, позволяющие импортировать белорусскую электроэнергию, приняла Украина. По словам украинского президента Владимира Зеленского, электроэнергия из Беларуси — это один из способов борьбы с энергетическими монополистами в Украине. Однако в конце ноября 2019 года президент Литвы Гитанас Науседа на встрече с Зеленским отметил, что «культура строительства на этой станции, ну совсем неудовлетворительная, это мягко говоря». Зеленский ответил, что «услышал этот сигнал».

Месяцем ранее Литва провела учения на случай возможной аварии на Белорусской АЭС, которую, по легенде, Минск решил утаить от Вильнюса. Службы гражданской защиты имитировали эвакуацию, на улицах звучали сирены, людям приходили смс-сообщения об экстренной ситуации. Если она произойдет, то, по данным литовского МВД, в зоне риска окажется почти миллион литовцев — это треть жителей страны.

Белорусская независимость за российские деньги

«Эта станция не приносит Беларуси никакой выгоды, только кучу проблем. Пока все прогрессивное человечество переходит на возобновляемые источники энергии, Беларусь себя зачем-то привязывает к технологиям прошлого века», — говорит Ирина Сухий из Экодома. Именно Экодом в 2010 году организовывал Общественную экологическую экспертизу проекта БелАЭС.

Проект «АЭС-2006», по которому строят станцию, — российский. Основной партнер Беларуси — российская компания «Атомстройэкспорт» из госкорпорации «Росатом».

90% денег на строительство дает Россия — в 2011 году Беларусь получила кредит в $10 млрд, который должна выплачивать в течение 15 лет после ввода станции в эксплуатацию. Принимая решение о строительстве станции в 2008 году, Лукашенко заявлял, что это позволит укрепить государственную независимость и экономическую самостоятельность Беларуси.

«Мы очень сильно зависим от российского газа — 98% электричества в Беларуси вырабатывается на ТЭС, — говорит Ирина. — Но построив российскую атомную станцию, мы не становимся энергонезависимыми. Мы привязываемся к российским технологиям, будем вынуждены покупать российский уран и выплачивать кредит». К тому же, тепловыделяющие сборки с ядерным топливом, которые подходят БелАЭС, производит только Россия.

Сейчас Россия и Беларусь ведут переговоры по вопросам углубления интеграции в рамках Союзного государства, очередная встреча Путина и Лукашенко запланирована на 20 декабря. «Атомная станция на нашей территории — это одна из возможностей давления на Беларусь, — говорит Ирина Сухий. — Лукашенко заглотил эту наживку — халявная станция за российский кредит. А теперь надо как-то с этим разбираться».

Разбираться придется и с ядерными отходами. Россия, согласно своему законодательству, может забрать отработанное топливо на переработку, но потом все равно вернет его Беларуси, говорит Ирина: «Нам придется потратить еще какое-то количество миллиардов, чтобы построить хранилища. И неизвестно, сколько лет за этим следить. Мы оставляем нашим потомкам наследство, за которое не отвечаем. Это совершенно безответственное поведение людей, которые принимают решения».

Также активисты говорят, что в стране и без АЭС — профицит электроэнергии: в 2018 году произвели около 39 млрд кВт/час, из них 38 потребили, а 1 — экспортировали. «Профицит в 1 млрд кВт/час — это уже очень много, — говорит Юрий Воронежцев. — Вся наша энергосистема в 10 тыс. МВт может выработать около 66 млрд кВт/час, но нам столько не нужно даже с учетом экспорта. А к ним добавится еще 2,4 тыс. МВт мощностей от АЭС». Район, в котором строят станцию, живет за счет сельского хозяйства, крупных предприятий там нет. «Куда они электроэнергию будут девать?» — спрашивает Николай Уласевич и с сарказмом добавляет: «Не знаю, может, изобретут какую-то технологию в консервные банки складывать».

В апреле 2018 года, спустя 10 лет после решения о строительстве станции, Александр Лукашенко заявил, что ему «до сих пор внятно никто не доложил», как БелАЭС будет встроена в белорусскую экономику. По словам Сергея Севко, атомную станцию решили построить исключительно для внутреннего рынка — она должна заменить 25-30% электроэнергии, вырабатываемой тепловыми станциями, и сделать электричество более дешевым, ведь себестоимость ядерной электроэнергии гораздо ниже. «Это чушь, что атомная энергетика дешевая, — возражает Ирина Сухий. — Правительство уже объявило, что электроэнергия будет дорожать. Хотя сначала им казалось, что это экономически целесообразно. То есть считать они не умеют».

Contra spem spero

«Нас быстро прихлопнули, — вспоминает Николай о том, как десять лет назад активисты начали бороться со строительством станции. — Начались задержания, обыски, приходили домой. Задерживали на территории района при малейшем распространении какой-то информации. Держали в милиции, сажали на сутки. Машина под домом дежурила, когда Лукашенко приезжал. Когда я ехал на Чернобыльский шлях, охрана милицейская перехватывала и не пускала». Политическую обстановку в Беларуси в 2009-2010 годах Николай называет периодом страха — мол, люди убедились, что против власти они бессильны, и стали ко всему относиться осторожно.

Он признается: 700 подписей против АЭС, которые собрали активисты, — это неубедительно. В 2011 году, когда Александр Лукашенко подписал указ о начале строительства, Николай подал на него жалобу в Верховный суд, но суд решил, что глава государства лицо неподсудное.

Юрий Воронежцев говорит, что сейчас сложно сказать, сколько людей поддерживают строительство станции: «Соцопросы у нас как и выборы — к ним доверия нет». И вспоминает последний прямой эфир на общенациональном телевидении, в котором он участвовал: тогда более 80% зрителей проголосовали против строительства станции. После этого активистов перестали пускать в официальные СМИ, говорит Юрий.

«У людей, пострадавших от Чернобыльской аварии, просто нет сил бороться, — говорит Ирина Сухий, — они и так борются с последствиями для их здоровья, борются за выживание. А другие люди просто уверены, что они не могут ни на что повлиять. И поэтому просто вытесняют это знание из своего повседневного присутствия».

Николаю почти 70. Он выращивает в огороде картошку и держит овец. Говорит, с тех пор, как в 2003 году его уволили из школы, пришлось перебиваться редкими заработками и сидеть у жены на шее. Раиса и после пенсии работала медсестрой, но потом ей поставили онкодиагноз, и она ушла. Николай говорит, что имеет право на повышенную пенсию за госслужбу: «Но мне ее не дают, даже через суд. Мстят за то, что я не заглядываю им в рот».

Поначалу активист рассчитывал, что борьбу с атомной станцией возглавит кто-то из моральных авторитетов или политических тяжеловесов Беларуси. «Но эта тема не получила хорошего генерала или вождя, — говорит Николай. — Мне уже скоро 70 лет, ну сколько ж я могу бороться? Я уже хотел бы, чтобы кто-то из молодых брал на свои плечи все это».

Ирина Сухий приводит пример: в 1972 году в Австрии начали строить Цвентендорфсккую атомную станцию — первую из шести запланированных, но из-за активного антиядерного движения в 1978 году страна решила провести референдум. Станцию достроили и даже загрузили топливо, но австрийцы проголосовали против и ее так и не ввели в эксплуатацию. Теперь там музей и тренировочная площадка.

«В Советском Союзе была мощнейшая система: КГБ, все остальное. И тоже казалось, что это все незыблемое и на века. И казалось — ну что вы там дергаетесь, ребята... Я это все прошел, всю эту школу, поэтому я надеюсь на него», — говорит физик Юрий Воронежцев и показывает пальцем вверх.

Надежда, что станцию не запустят, теплится и у Николая: «Нам остается только призывать к здравому смыслу: ну не делайте вы это, вы же совершаете преступление, которое обернется большой трагедией. Для Беларуси и, может, даже не только Беларуси. Зачем нам это? Зачем нам вторые грабли Чернобыльские? Зачем на них наступать?».

Ядро атома

Автобусы везут из Островца рабочих на АЭС. Один из них — сын Юлии Лукши, которая живет в ближайшем к станции населенном пункте, селе Шульники. Отсюда до АЭС — каких-то два километра. О сыне она говорит так: «Не жалуется. Есть работа — и то хорошо. А то нельзя работу найти».

Юлия Станиславовна живет в Шульниках последние 50 лет.

«Машка — раз, Бабарики — три, Севруки — пять, тогда Аня — шесть и Аня — семь, мы (с мужем) — девять и там приезжие. Вот сколько людей только», — перечисляет Юлия Станиславовна своих односельчан.

В доме у нее натоплено. Дети и внуки давно переехали в Островец. Раньше держали хозяйство — и коров, и свиней. «Как на работу в колхоз ходила, так кормы давали, а как старая, на работу не иду, то кто мне кормы даст?» Она жалуется, что последних шесть кур недавно задрала лиса. «Так я плакала по курах! А теперь ничего не держим. Пошел купил и все». Магазин приезжает в Шульники три раза в неделю. До ближайшей остановки надо идти три километра — в соседнее село. Когда станцию начали строить, в селе пропала вода, но приехал какой-то начальник и все починили, а больше ничего и не поменялось, рассказывает Юлия Станиславовна.

— Не страшно вам рядом со станцией жить? — спрашиваю у пенсионерки.

— Нее, ничего тут страшного. Нам тут уже жизни осталось... Мне 86 лет — может, месяц проживу, может, неделю, может, полгода. И все, конец жизни. Чего я буду бояться?

Мы уезжаем из Шульников. Заснеженные поля несутся мимо. АЭС на фоне будто бы и не двигается. Она нависает над пейзажем и людьми, живущими в окрестностях. Теперь здесь все крутится вокруг нее, как электроны вокруг ядра атома. И кроме этой станции в окне машины ничего не видно.