37 золотых коронок

«Великая Октябрьская революция» изначально была триумфом дорвавшихся к власти шизофреников и психопатов.

Ведь только психически больным людям (или, скорее, не людям) может прийти в голову поставить подобный эксперимент по переделке самой сути человеческой природы, требующий отказа от того, что мы называем человечностью. И всё это ради создания «нового человека», соответствующего их больным фантазиям.

Давайте заставим людей ходить на руках, пить бензин и не испытывать ни любви (разве что к вождю), ни личного счастья (разве что, когда убиты очередные «враги народа» и выполнен план). По сути, коммунистический эксперимент был настолько же нелеп, и, как оказалось впоследствии, смертельно опасен для миллионов граждан по всему миру. В основу всего построения был положен не человек, его ценности и интересы, а чисто теоретическая идея построения некоего идеального общества, где не будет ни классов, ни наций, ни религий, ни границ… Только один всемирный коммунистический рай. И для построения этого «рая» у теоретиков марксизма-ленинизма-сталинизма было много замечательных идей.

Например, из человека-личности, индивидуальности коммунисты хотели выдрессировать некое коллективное насекомое вроде муравья или пчелы, без личных желаний, стремлений и радостей. Жизнь отдельной особи не имела значения, смысла и ценности, только жизнь социалистического муравейника. Все должны были беспрекословно, на уровне инстинктов выполнять общественно-полезный труд и быть готовыми, не задумываясь, отдать свою жизнь. Это и есть смысл и высшее наслаждение. Поэтому о проблемах отдельной особи можно было не заботиться: хорошее жильё, одежда, питание будут там — в светлом будущем, а пока нужно потерпеть… И миллионы людей так и не дождались этой светлой жизни, потому что цель была всего лишь фантазией шизофреников, утопией.

Страшно, что в погоне за этой утопией цена человеческой жизни стремилась к нулю. Поэтому этих жизней нужно было много, как пчёл или муравьёв, ведь советское общество постоянно нуждалось в новых винтиках и пушечном мясе, которое никогда не жалели («бабы ещё нарожают»). А мяса надо было много, так как перед шизофрениками стояла великая миссия: расширить свой муравейник до масштабов земного шара. А остальной мир не горел желанием последовать за коммунистическим экспериментом — люди хотели жить по-человечески, по понятным им правилам и законам. Поэтому на единственном социалистическом государстве лежала задача: осчастливить весь остальной мир насильно. А для этого нужно много рабочих и солдат.

Поэтому в СССР были даже такие нелепые налоги как налог на бездетность (сельские жители платили налог, если у них было менее трёх детей) и холостяков. Т.е. ты уже не хозяин сам себе и своей личной жизни — ты словно бык-производитель или свиноматка, должен пахать, воевать, размножаться и молчать. И жизнь советского человека была расписана от рождения до смерти, как и то, что, скорее всего, тебя похоронят в том же костюме, в котором ты был на своей свадьбе, так как купить второй костюм ни необходимости, ни возможности не было.

Конечно, у идейных последователей Франкенштейна были и другие оригинальные идеи по созданию своего «советского человека». Например, человек должен был отказаться от одной из основ человеческой жизни и ставить идеи партийных шизофреников выше своих кровных и родственных связей. И, если партия или НКВД решили, что твой отец и мать, сын или дочь, брат или сестра — враг народа, ты должен был отречься от них, заклеймить и порвать все связи.

Да, к сожалению, это правда. В большинстве компрометирующих материалов, в будущем ложившихся в основу расстрельных приговоров, указывается что-то вроде: «поддерживает связи с отцом-кулаком», «женат на дочери царского офицера» или «переписывается с матерью, живущей в Польше». А мать, живущая за границей, даже не представляла, какой смертельной опасности она подвергает своих детей, написав в СССР письмо со словами, что она жива, здорова и любит их. Требовалось предать саму суть человеческой природы — отречься от близких, родных, друзей, задушить любовь и дружбу — вот чего добивались и добились шизофреники-коммунисты.

Впрочем, в большинстве случаев это тебя ни от чего не спасало — и в этом ещё одна подлость большевистского эксперимента. Сын кулака мог, конечно, и членом ВКП(б) стать, но чаще до первой чистки, когда тебя как социально-чуждого выкинули бы сначала из партии, а потом и с работы — даже не посмотрев, что ты громче всех кричал, что отрекаешься от отца-кулака.

Поэтому одним из символов советской власти стал Павлик Морозов — пионер, предавший своего отца — председателя сельсовета, водившего дружбу с кулаками: «Дяденьки, мой отец творил явную контрреволюцию, я как пионер обязан об этом сказать, мой отец не защитник интересов Октября, а всячески старается помогать кулаку сбежать, стоял за него горой, и я не как сын, а как пионер прошу привлечь к ответственности моего отца, ибо в дальнейшем не дать повадку другим скрывать кулака и явно нарушать линию партии…» Кстати, его отец был белорусом, добровольно переселившимся ещё при царе.

«Павлик Морозов» стал именем нарицательным — даже дети с презрением называли так предателей. Но советская власть нуждалась в культе подобных героев, ведь доносительство было священным долгом каждого советского человека. А недоносительство, наоборот — преступлением. Да, доносить нужно было не о настоящих преступлениях, а о неблаговидных с точки зрения линии партии словах и поступках отца, брата, сына и уж тем более, мужа, соседа или коллеги. Одним из обвинений жён «врагов народа», отправляемых в лагеря после расстрела мужей, было то, что они, как жёны, не могли не знать о преступлениях (естественно, вымышленных самими следователями) или даже просто об антисоветских или контрреволюционных словах или настроениях своих супругов, но не донесли в компетентные органы. Доносительство культивировалось и поощрялось, называлось социалистической бдительностью, и каждый должен был день и ночь бдеть, чтоб не прозевать врага.

Доносами или, как их называли, «сигналами», поступающими постоянно от многочисленных осведомителей, полны не только личные дела каждого советского гражданина, но и газеты. Такие же многочисленные рабочие и сельские «корреспонденты», чаще скрываясь под псевдонимом или какой-то буковкой, открыто публиковали свои доносы, подогревая всеобщую истерию охоты на врагов народа (по своим масштабам далеко превзошедшую средневековую «охоту на ведьм»). Читать газеты тех лет — всё равно, что читать произведения душевнобольных.

Впрочем, вся советская власть — это одна большая реализовавшаяся наяву фантазия шизофреников. Расстрелами, лагерями, издевательствами они заставили миллионы людей быть соучастниками их бреда. Не участвовать («не аплодировал при объявлении приговора врагам народа») и даже просто мечтать сбежать из СССР — было смертельно опасно. Была одна большая общая ложь: советская власть, демократия, диктатура пролетариата, Конституция, законность, всеобщий и постоянный рост благосостояния, уверенность в завтрашнем дне… А реальная жизнь человека была совсем другой: в постоянном страхе и бесправии, чаще бедной и полуголодной, с работой на износ для выполнения нереальных планов. А не выполнил, значит, ты — вредитель, враг. А потом твою судьбу мог решить какой-то сержантик гэбухи, не обязательно позарившись на твою жену или жильё — чаще просто для выполнения своего плана по репрессированным «первой и второй категории». Как говорят, ничего личного, просто бизнес.

И так как это был конвейер, то пытки чаще применялись массовые. Например, такие как «выстойка», когда садисты десятки арестованных набивали в одну маленькую камеру (для увеличения мук или сильно натопленную, или, наоборот, ледяную), где люди не могли пошевелиться, без воды, еды и выхода в туалет стояли там день, два, три, теряя сознание. А после такого испытания часто ограничивались всего одним допросом, где человек признавался в любых, даже самых невероятных преступлениях, ограничивающимся лишь фантазией следователя.

И так как это был конвейер, то изобретались различные способы по оптимизации «утилизации человеческого материала», идя далеко впереди фашистских фабрик смерти: приговоренных душили газом ещё по дороге на место расстрела, оглушали их молотками или ломами, чтоб не сопротивлялись. Лучшее имущество делили, раздавали близким, продавали. У одного заслуженного чекиста — начальника внутренней тюрьмы НКВД — при обыске было обнаружено 37 золотых коронок, вырванных им вместе с зубами у расстрелянных (или ещё живых?) людей. Но мы привыкли видеть подобные иллюстрации только в музеях, посвящённых нацистским преступлениям. А эти 37 золотых коронок, повешенных в виде орденов на чекистском кителе, вполне могли сталь символом счастливой советской жизни.

Впрочем, себя они, конечно, не обижали. Избранные могли себе позволить лучшую жизнь со спецпайками, также как и лечение подорванного тяжёлой работой здоровья в спецбольницах и спецсанаториях. Государство щедро награждало их привилегиями (хотя и так по своим возможностям они были как боги, решая: кому жить, а кого превратить в куропатскую пыль), орденами и квартирами на главном проспекте столицы.

А простой человек должен был отречься от своего имущества, отдать в колхоз то, что нарабатывалось целыми поколениями крестьян: землю, рабочий скот, инвентарь, а самому превратиться в нового крепостного, без прав и паспорта. Отречься от веры в Бога. Отречься от национальной истории, языка и культуры. Отречься от всего того, что и делает человека человеком, и с радостью выйти на улицу с флагом или портретом вождя встречать очередную годовщину события, отнявшего у тебя и у миллионов людей всё, что было дорого.

И это величайших позор для современной Беларуси, что у нас, наверно, последними в мире (может, ещё в Северной Корее?) отмечают эту страшную годовщину в лучших традициях: с нерабочим днём, с красными флагами и маршами. Что ж, отмечайте, но, выходя на улицу, возьмите самый искренний и актуальный транспарант, отражающий ваши глубинные мысли и мечты: «Мало мы вас расстреливали!». Возьмите не портрет Сталина, а портрет деда–палача. Ибо у каждого, кто с нашими сегодняшними знаниями о преступной советской истории идёт на октябрьскую демонстрацию — является внуком палача. Хорошо, если только кровным, хуже, если внуком идейным.

День 7 ноября — это 100-летняя годовщина прихода к власти нелюдей, чьи идеи во многом граничили с идеями шизофреников:

— Отказ от общечеловеческих ценностей, морали («морально то, что соответствует интересам класса рабочих») и религии.

— Идея превосходства одного социального класса (пролетариев) над другими, обреченными на уничтожение «как класс».

— Отказ от частной собственности, ради жизни в колхозе.

— Идея превращения человека из индивидуальности, личности в «коллективное рабочее животное», в винтик и, при необходимости, в пушечное мясо.

— Обязанность разрыва родственных связей даже с детьми, родителями и супругами, если они партией назначены «врагами».

— Отказ от национальных ценностей, языка, культуры, истории — идея слияния всех национальностей в один советский народ, говорящий на русском языке.

— Отказ от основных прав человека, гарантированных ему международными правами и даже фиктивными советскими Конституциями: от права иметь своё мнение, права выбора, права на свободу передвижения, отказ от собственного имущества, тайны частной жизни и др.

7 ноября — это годовщина начала растянувшегося на 70 лет преступления против человечности, 70 лет бесправия, ужаса, репрессий, смерти и, главное, бесконечной подлости. Это годовщина одного из главных событий (наряду с приходом к власти в Германии Гитлера и его партии), превративших весь ХХ век в самый кровавый и ужасный век в истории человечества, когда человеконенавистнические идеи унесли жизни миллионов человек.

Дмитрий Дрозд, специально для Charter97.org