Тайны закрытых фондов

Мысленное путешествие белоруса по некоторым зарубежным хранилищам, или рассказ о том, что оказалось (или могло оказаться) на территории России в результате, прямом или косвенном, военных действий.

После публикации статьи «Крест Евфросинии Полоцкой» («СБ» за 4 апреля) несколько знакомых коллекционеров и научных сотрудников спросили у меня, почему такой, а не иной зачин публикаций под рубрикой «Сокровища» и планируются ли статьи, посвященные ценностям, вывезенным в Германию и Польшу. Я ответил, что, конечно же, планирую такие микроисследования. Как и посвященные Украине, Литве, странам Западной Европы, США.

Что же касается начала серии, то оно определилось естественным путем, под влиянием презентации в Национальной библиотеке Беларуси Слуцкого Евангелия — первой нашей значительной реликвии, возвращенной, прямо скажем, из небытия. Евангелие, как и Крест Евфросинии Полоцкой, другие ценные экспонаты, хранившиеся в Могилевском историческом музее, явились самой крупной нашей духовно–культурной потерей, связанной с событиями Второй мировой войны. С ними могут быть сопоставимы, и то довольно условно, потери гомельского, барановичского и минских музеев.

Продолжим рассказ о том, что оказалось (или могло оказаться) на территории России в результате, прямом или косвенном, военных действий.

Два вагона из Пинска

Начну с малоизвестного факта, свидетельствующего: далеко не все стоит списывать на войну, злые намерения иных стран либо сталинского режима. Многое остается и на нашей совести.

До начала Второй мировой войны в Пинске работала католическая семинария. Благодаря стараниям ее ректора, епископа Минского, а потом Пинского, ныне канонизированного Зигмунта Лозинского, в библиотеке и архиве накопилось немало ценностей. Впрочем, лучше предоставим слово секретарю Пинского обкома КП(б)Б Авксентию Минченко, чье письмо нашел в брестском архиве и в свое время прислал в комиссию «Вяртанне» доцент (ныне заведующий кафедрой) Брестского государственного университета имени А.С.Пушкина Александр Вабищевич. Докладная записка секретаря обкома, посланная в ЦК КП(б)Б на имя Пантелеймона Пономаренко, начинается следующими строками (особенности оригиналов здесь и далее сохраняются):

«В г. Пинске при бывшей католической духовной семинарии осталась библиотека примерно в количестве 40 тысяч томов, состоящих главным образом из богословской, научно–исторической, художественной и др(угой). литературы. Литература была на различных языках — латинском, греческом, французском, польском, русском, языках народов Востока и т. д. Среди книг этой библиотеки имелись ценнейшие издания ХV, XVI, XVII и XVIII вв., например: Вольтер — полное собрание сочинений до 1 тысячи томов издания 1792 года. Имелся также и рукописный фонд. Библиотека представляет большую научную ценность.

Помещение бывшей духовной семинарии было занято под военный госпиталь. Руководство госпиталя весь фонд литературы свалило в беспорядочном состоянии в одну комнату и неоднократно настаивало освободить помещение.

В мае (1940 года. — А. М.) секретарь Обкома по пропаганде тов. Улазов обращался в Академию наук БССР к тов. Горину и просил оказать помощь в разборе и определении использования этой библиотеки. Однако со стороны Академии наук не были приняты соответствующие меры».

Оказывается, приехавший в Пинск сотрудник Академии наук не проявил к библиотеке никакого интереса. Ибо не знал языков, на которых написаны книги. После этого визита было направлено письмо на имя секретаря ЦК КП(б)Б Малина с просьбой воздействовать на академию, чтобы та прислала настоящих специалистов. 5 августа адресат ответил: «Академии наук БССР разрешается принять и вывезти в г. Минск библиотеку и архив бывш(ей) духовной семинарии». Но специалистов так и не дождались. Тогда заведующий облоно Старикович обратился в Москву, в Центральный антирелигиозный музей. Там отреагировали мгновенно. 7 сентября газета «Известия» уже сообщила: из Пинска в адрес музея отправлены два вагона древних книг и рукописей (около 7 тысяч томов осталось в Пинском музее, городских библиотеке и парткабинете).

Но эпоха воинствующего атеизма прошла, и музей оказался ненужным. Пинские раритеты передали московской Исторической библиотеке. Как сообщили из первопрестольной белорусисты, там тесно, негде нормально разместить нежданный подарок, сделать его доступным читателю. В связи с этим напрашивается простое решение: поскольку в Пинске возродилась духовная семинария и она испытывает трудности с литературой, вернуть библиотеку и архив их прежнему, законному владельцу.

Характерно, что случившееся в Пинске вызвало негодование председателя Президиума Верховного Совета БССР Никифора Наталевича. 5 ноября 1940 года он обратился ко «Всем председателям областных и районных исполнительных комитетов, городских Советов, директорам музеев». Начинается документ с тревожных слов: «В последнее время наблюдаются случаи вывоза различными научными учреждениями и даже отдельными частными лицами важнейших культурно–исторических ценностей, хранящихся в архивах БССР, музеях, быв(ших) дворцах, имениях и т.п., производимого без ведома и разрешения правительства БССР. Так была вывезена в начале сентября с.г. весьма ценная в историческом отношении библиотека бывшей в Пинске католической семинарии в количестве 30.000 томов. Таким же образом было передано хранившееся до сих пор в Слонимском районном музее подлинное письмо Пушкина. Некоторые музеи командируют в БССР своих научных работников исключительно с целью вывоза предметов древности, культуры и искусства». Далее приводились другие вопиющие факты.

А где еще 146 поясов?

Перечитывал я процитированное обращение с горестной мыслью: ну почему ему не появиться хотя бы на полгода раньше?! Тогда бы, может, не попали в Москву раритеты из Несвижского замка, в том числе мебель, охотничьи трофеи, знаменитые слуцкие пояса. Создавали их в мануфактуре («персиарне») Радзивиллов белорусские крепостные крестьяне (порой количество ткачей доходило до 60) под руководством обелорусевшего армянина Яна Маджарского и его сына Леона. Пояса украшались растительным орнаментом (вспомним строку М.Богдановича «Цвяток радзiмы васiлька»). Почти на каждом из них, в отличие от подделок, виднелись знаки качества, «брэнды» на латинском и польском языках: «Сделано в Слуцке», «Меня создал Слуцк», «В Слуцке», «Слуцк». Золотые и серебряные нити, которыми переплетался каждый шелковый пояс, весили до 800 граммов. Поэтому стоил он до 50 дукатов (150 рублей золотом). Носить слуцкие пояса могли только магнаты и богатая шляхта. Естественно, что их много имелось у «некоронованных королей» Радзивиллов, и все осталось в Несвиже после вынужденного отъезда хозяев. Вскоре (накануне нападения гитлеровцев на нашу страну) пояса без разрешения белорусских властей перекочевали в запасники Государственного исторического музея (ГИМ) на Красной площади в Москве.

В свое время российскими чиновниками упорно распространялись слухи, что, мол, около 150 слуцких поясов, находящихся в России, еще в конце XIX века закуплены братом основателя Третьяковской галереи у некоего лица. Но тут сразу возникают вопросы: зачем закупать столько предметов декоративно–прикладного искусства для картинной галереи?! И как они перекочевали потом в ГИМ? Ведь на выставку в Минске 2005 года слуцкие пояса привозились именно из ГИМа. Правда, только четыре, в печати тогда утверждалось: больше в запасниках просто нет... Четыре из 150 или даже из 300!

Как установлено членом комиссии «Вяртанне» кандидатом искусствоведения Майей Яницкой, всего в ГИМе теперь должно находиться около 300 изделий слуцкой «персиарни» (Вяртанне. Мiнск, 1992. С. 64). И львиная доля (показать описи или иные документы членам комиссии в музее решительно отказались) попала в Москву путем того полулегального вывоза, которым возмущался Н.Наталевич. Ну ладно: цифра 300 может быть спорная. Но ведь остаются 150, признанные российской стороной. Правда, директор Национального музея истории и культуры Беларуси Сергей Вечер называет меньшие цифры: 20 — в экспозиции и 40 — в запасниках (Лiт. i мастацтва. 2008. 4 крас.)

Да будут справедливо поделены пополам хоть эти 40, которые находятся в запасниках ГИМа! Ибо таких изделий в Беларуси — раз, два и обчелся. Их нет (не фрагментов, а целых, полноценных) даже в самом Слуцке.

Конечно, ГИМ может здесь настаивать на обмене ценностями. Мне кажется, стоит пойти на это. Ведь у нас есть что предложить. Это и иконы, задержанные нашими таможенниками на западных границах (брестский музей чужих «спасенных ценностей» я не воспринимаю всерьез), и полотна классиков русской живописи, хранящиеся в Национальном художественном музее Беларуси, и, наконец, Тургеневская библиотека, вывезенная гитлеровцами из Парижа и случайно попавшая в Минск. Реституция, обмен ценностями — не обязательно игра в одни ворота.

По саратовскому и волгоградскому следам

Под законы о реституции подпадают также (в случае обнаружения) те ценности, которые в связи с началом военных действий были эвакуированы из Витебска и Минска в Саратов. Предполагается, что туда попали картины Сальваторе Роза, Шагала, Юдовина, Минина, Пэна и других белорусских, русских и западноевропейских художников. Узнав об этом, в Саратов отправилась наша неутомимая искательница Майя Яницкая. Там, в картинной галерее, она высказала пожелание познакомиться в научных целях с запасниками. Но ей ответили:

— Вы можете смотреть только то, что находится в экспозиции!

Ну кто, скажите, будет размещать в выставочных залах спорные произведения?!

Тем не менее Майя Михайловна вернулась из Саратова не с пустыми руками. Она нашла приемную дочь наркома труда в первом правительстве БССР, экономиста и писателя Язэпа Дылы и получила от нее для музея «Белорусы в мире» Национального научно–просветительского центра имени Ф.Скорины уникальную карту Беларуси и другие ценные экспонаты. Правда, где они теперь, остается только догадываться.

А вот волгоградский след уже, к сожалению, не может быть обнадеживающим. Летом 1941 года туда эвакуировали ценности из Гомельского областного краеведческого музея. Надежда на их возвращение жила еще в 1989 году. На запрос комиссии «Вяртанне» директор музея И.Козлов тогда ответил, что в Гомеле так и не дождались реэвакуации из города на Волге многочисленных экспонатов. В приложенном списке значатся изделия из серебра, иконы, персидские скатерти, картины «Убиение Стефана», «Пастух в горах» и — ни много ни мало — «мраморная скульптура Леонардо да Винчи».

Узнав, что около Волгограда, в музее «Старая Сарепта», работает наш соотечественник и к тому же руководитель Белорусского культурного центра «Спадчына» Виктор Медведев, я послал ему названный выше список с просьбой посодействовать поискам. Вскоре пришел прискорбный ответ: в разгар наступления немцев на Сталинград гомельские и иные ценности погрузили на корабль, чтобы переправить на левый берег Волги. Однако на середине реки в судно попала немецкая бомба, и оно пошло ко дну.

А может, еще не все потеряно? Ведь мрамор не ржавеет. И если место известно более или менее точно, то белорусские водолазы с помощью волгоградских коллег могли бы спасти хотя бы часть гомельских экспонатов.

Отдано на временное хранение...

До сих пор речь шла о том, что оказалось вывезено в Россию накануне и в начале Второй мировой войны. Но ведь была еще и Первая мировая. Она также нанесла значительный урон, особенно церквам, собраниям в старинных усадьбах, эти потери также следует считать военными. Напомним: царские власти дали тогда команду ничего не оставлять врагу. На восток двинулись вагоны с экспонатами частных музеев, подводы с крестьянскими пожитками, тысячи и тысячи беженцев.

На первое место среди потерь 1914 — 1918 годов, естественно, надо поставить чудотворную икону Пресвятой Богородицы Коложской, датированную концом XVII — началом XVIII века. По описанию, сделанному гродненским историком Евстафием Орловским, она писана на медной доске, облачена в серебряную позолоченную ризу, украшена драгоценными камнями — гранатами, сердоликами, агатами. Икону эвакуировали из Гродно в Москву, скорее всего, в 1915 году, вместе с Борисоглебским монастырем. Откуда она так и не вернулась. Исследователь истории Гродно Юзеф Иодковский утверждал: в 1936 году икона находилась в Румянцевском музее.

Первым о восточном следе иконы заговорил на страницах газеты «Голас Радзiмы» наш соотечественник из Москвы, строитель и искусствовед, лауреат Государственной премии Латвийской ССР Роальд Романов. Его призыв начать поиски услышали в Гродно. Когда в Гродно в 2004 году гостила делегация префектуры Северо–Западного округа Москвы, депутаты Гродненского горсовета обратились к префекту Виктору Козлову с просьбой посодействовать поискам, показали ему Коложскую церковь. Но результатов пока нет.

Что же касается частных собраний, они вывозились на временное хранение в Москву в нанятых и оплаченных вагонах. Их отправили Гуттен–Чапские из Станькова, Немцевичи из Скоков, Браницкие из Роси, Пусловские из Альбертина, Славинские из Ровяничей (на Новогрудчине), Цехановецкие из Бочейкова и другие землевладельцы. Некоторые собрания (Немцевичей, Гуттен–Чапских) подробно описаны в сборниках «Вяртанне», на страницах «Голаса Радзiмы». Поэтому особо на них останавливаться не буду. Расскажу лишь о том, что хранилось, неизвестное нам, в Альбертине под Слонимом. Сведения почерпнуты из статьи «Альбертин» Романа Милевского, напечатанной в газете Dziennik Polski, издающейся в Лондоне и присланной мне недавно нашим соотечественником из Англии Михаилом Шведюком.

Согласно Милевскому «коллекция картин из Альбертина могла бы с успехом стать достопримечательностью не одной европейской галереи. Были здесь (по описаниям) этюд Леонардо да Винчи «Головушка», эскиз «Кентавр» Рубенса, две картины Питера Брейгеля (...), «В корчме» Дэвида Тэньерса, а также несколько венецианских портретов. Из польских произведений следует назвать два кисти Шимона Чеховича, картину Юльюша Коссака «Привал кавалерии в деревне», несколько портретов Францишка Жмурки. Сюда добавим коллекцию семейных портретов, портреты польских королей, гетманов...». Кроме того, в Альбертине хранились ценная «гданьская» мебель, богатейшая коллекция фарфора. В библиотеке имелись издания XVII — XVIII веков, в архиве — пергамины XV века. И все это, завершает Милевский, «было вывезено в Москву, чтобы спасти от немцев».

Сказанное выше приобретает особый смысл, когда вспоминаю слова графа Ксаверия Пусловского, сказанные при встрече в Лондоне в 1989 году, а потом повторенные в письмах: в случае, если бы нашлось утерянное, он, как законный наследник Альбертина, отдал бы половину экспонатов, «а то и все» белорусским музеям.

То же самое говорил мне в Лондоне и Несвиже почетный профессор БГУ меценат Анджей Цехановецкий, наследник «по кудели» князей Мстиславских и Заславских, почетный гражданин Заславля. Его отец владел в Бочейкове (ныне Бешенковичского района) богатой усадьбой, откуда в 1916 году в Москву и имение Лугань около Орла отправили два вагона имущества. Старанием мецената, передавшего в том же 1999 году слуцкий пояс Музею древнебелорусской культуры НАН Беларуси (об этом пойдет речь позже), девять портретов Цехановецких и Голынских были выявлены в Орловском художественном музее. Но дальше переписки дело не продвинулось: для того чтобы наследник передал семейные реликвии в Беларусь, не хватает соответствующих межгосударственных соглашений.

А до этого были восстания...

К итогам военных действий следовало бы также отнести конфискации, которым подверглись частные собрания участников антицарских восстаний 1830 — 1831 и 1863 — 1864 годов. В Петербург и Москву вывозились картины, книги, архивные документы.

Для примера сошлюсь на огромные потери, понесенные Сапегами. Их коллекции в Ружанах и Деречине считались по размерам и ценности вторыми на белорусских землях (после Радзивиллов). Член комиссии «Вяртанне» Майя Яницкая нашла список сокровищ, отправленных из Гродно в Петербург. Из 70 страниц документа 22 занимают описания 287 (!) произведений западноевропейского изобразительного искусства. Из них 185 переданы в Эрмитаж (отдельно выделены три наиболее значительных: «Мадонна» Ф.Франчио, «Герчина» Г.–Ф.Баръери, «Чародей и чародейка» П.В. дель Векио). Туда же попали 22 мраморные скульптуры (среди них «Орфей» работы Кановы). 55 картин поступили в Императорскую академию художеств, остальные оказались в Гатчинском дворце. Кроме того, из Деречина вывезли несколько десятков французских гобеленов, 48 мозаичных картин, 5 этрусских ваз, коллекции художественного стекла, мебели, графических произведений, архив древних документов, переплетенных в 287 «кодексов». Частично «сапегинские собрания» в 1920 — 1930–е годы были переданы в Польшу, но что конкретно — пока нам неизвестно.

Второй красноречивый пример — логойские коллекции братьев Тышкевичей. Переданные ими для Виленского музея древностей, они оказались фактически конфискованы после подавления восстания 1863 — 1864 годов и перевезены в Москву (см. статью «Музей древностей». «СБ» за 21.08.2007 г.).

Наконец, еще один существенный факт. В 1920 году, во время советско–польской войны, из минского собора Святого Духа в Москву вывезли икону XV века, образно названную «Голубое Успение». Теперь, по печатным сведениям, она находится в Третьяковской галерее. Поскольку разрешения на ее вывоз никто у духовенства не спрашивал, этот памятник духовной культуры следовало бы, по моему мнению, вернуть Белорусской православной церкви.

Все найденные в белорусской земле сокровища — из золота, серебра, драгоценных камней — до решения Совета Министров Беларуси от 18 февраля 1991 года направлялись в Государственное хранилище ценностей (Гохран) Министерства финансов СССР. У комиссии «Вяртанне» есть материалы, свидетельствующие, что Верховным Советом Беларуси ХII созыва в Москву был послан запрос, ответ на который поступил 9 апреля 1991 года. В нем подробно освещалось содержимое двух «скарбов»: Белыничского, состоящего из 225 золотых монет европейских стран XVI — XVII веков (1977), и Глубокского — 630 золотых царских монет середины XV века (1987). Кроме того, облисполкомы и Минский горисполком за период с 1964 по 1991 год отправили в Москву 2.088 золотых монет и изделий.

Суммарный вес и стоимость переданных согласно законам того времени сокровищ выглядят весьма внушительно. Я понимаю, в 1991 году наша страна еще не была настолько сильна, чтобы настоять на принятии закона о пропорциональном разделе сокровищ, находящихся в Гохране. Но моральное, логическое право за нами осталось! Ведь когда распадается семья, ее имущество делится пропорционально личному вкладу. Почему же в данном случае должно происходить иначе?

Совместная собственность

Есть случаи, когда физическое возвращение ценностей становится нереальным, ибо собственник подарил их, завещал, продал. В таком случае на смену слову «вяртанне», отпугивающему многих, приходят иные термины и понятия: выявление, совместное использование путем копирования, издание, организация выставок, предоставление в краткосрочный или долгосрочный депозит. Красноречивый пример такого подхода — гомельские коллекции Николая Румянцева, легшие в основу нынешней Государственной библиотеки Российской Федерации (бывшей «Ленинки»). Они подробно описаны в книге московского белорусиста профессора Юрия Лабынцева «Книжное наследие Н.П.Румянцева». Белорусских фондов много и в других библиотеках и архивах. Некоторые из них описаны по просьбе комиссии «Вяртанне» заведующим отделом редкой книги Национальной библиотеки Российской Федерации в Санкт–Петербурге уроженцем Гродненщины Николаем Николаевым.

Есть белорусские коллекции и отдельные предметы и в музейных собраниях. Постоянный корреспондент комиссии, заместитель директора по научной работе Калужского областного художественного музея, член Союза художников России Василий Пуцко вместе с искусствоведом Галиной Сафоновой обнаружил в своем музее четыре слуцких антиминса (оттиски на полотне оригинальных произведений станковой графики на дереве), датируемых ХVII веком. Там же оказалось несколько предметов серебряной церковной утвари (крест–мощевик, циборий, потир, дискос), сделанных в том же столетии московскими мастерами, вышедшими из белорусских земель, о чем свидетельствуют особенности художественной традиции и надписи. В свое время эти предметы были подарены в Пафнутьев–Боровский монастырь как память «по родителем своим», а после его ликвидации попали в Калугу.

Или возьмем икону XII века с изображением лика Одигитрии Полоцкой (Эфесской). В свое время она принадлежала Евфросинии Полоцкой. Во время Ливонской войны, отступая из Полоцка, Иван Грозный захватил вместе с Крестом, о котором уже шла речь, и чудотворную икону. Но Крест, убоявшись проклятия, выписанного на нем, вернул, а икону оставил. Теперь по одним сведениям она находится в Русском музее в Санкт–Петербурге, по другим — в Торопце. Белорусские права на эту реликвию очевидны. Если же она по каким–то формальным причинам останется в России, то следует в пояснениях экскурсоводов, а может быть, и в подписи подчеркивать: этот духовный памятник принадлежит двум странам и народам.

Белорусские культурные ценности разбросаны по всем огромным российским просторам — от Смоленска (там в картинной галерее собрания Сапегов, датируемые XVI — XVIII вв.) через Москву (в 1813 году генерал Чичагов передал в Успенский собор по заранее составленному реестру церковные ценности, реквизированные в Несвижском замке) до Омска, где в музее изобразительного искусства хранится полотно белорусского художника С.Жуковского «Вечер после дождя». Его произведения, а также работы Бялыницкого–Бирули, Хруцкого встречаются во многих российских музеях. И попали они туда самыми разными путями. Настаивать на возвращении всех их неразумно, да и нереально. Так пусть же служат они доказательствами взаимодействия наших культур, нашего присутствия в России и в мире. Только это присутствие надо не скрывать, а подчеркивать, дабы оно содействовало культурному имиджу Беларуси.

А что же возвращено?

За последние два десятилетия по линии министерств культуры и стараниями комиссии «Вяртанне» Белорусского фонда культуры из России возвращено немало материальных и духовных ценностей. В газете «Вечерний Минск» за 3 февраля 1989 года читаю: «Сотрудники Государственного исторического музея в Москве передали своим коллегам из Государственного музея БССР около десяти икон и живописных портретов, относящихся к концу восемнадцатого — началу девятнадцатого столетия. Они были найдены еще до Великой Отечественной войны во время совместной экспедиции».

Во многом благодаря личным связям председателя Белорусского фонда культуры Владимира Гилепа из Санкт–Петербурга получена весьма ценная коллекция находок, сделанных при раскопках в Новогрудке известным археологом Фридой Гуревич. А в Москве наши архивисты отсняли многочисленные документы так называемой Литовской метрики. Некоторые из них изданы отдельными сборниками.

Наконец, приятно вспомнить, что в конце 1980 — начале 1990–х годов у комиссии «Вяртанне» установились плодотворные связи с Государственной библиотекой СССР имени В.И.Ленина. Мне разрешили тогда поработать в закрытой картотеке дублетов редких книг в помещении на Климентьевском переулке, около «Третьяковки». Там удалось «выудить» около сотни позиций, имеющих отношение к Беларуси, в том числе и прижизненные издания Симеона Полоцкого. Их преимущественно направили в Полоцк в готовящийся к открытию музей белорусского книгопечатания.

Тогда же вместе с московским профессором Евгением Немировским мы выяснили (его каталог под моей редакцией издан в Минске), что в российских библиотеках хранится много дублетов (порой по 7 — 8 экземпляров) скорининских изданий, которых тогда вовсе не было в Полоцке. Скажем, в Государственной библиотеке СССР оказалось 82 экземпляра изданий Скорины, в Государственном историческом музее на Красной площади — 84 экземпляра, в Государственной публичной библиотеке имени Салтыкова–Щедрина в Ленинграде — 81 экземпляр. Мы настойчиво просили, чтобы дублеты из запасного фонда передали в Беларусь, на родину восточнославянского первопечатника. Но нам так же твердо отвечали: каждый дублетный экземпляр имеет свои отличия — во владельческих надписях, например. Мы поняли: ходатайств одной общественной организации недостаточно и попросили содействия в Министерстве культуры Беларуси. Помнится, как с бывшим министром культуры Евгением Войтовичем наши ученые и общественники дружно отстаивали свои интересы на всесоюзном совещании, посвященном вопросам реституции, в октябре 1991 года в Министерстве культуры СССР. И находили понимание у союзного министра Н.Губенко. Но потом усилия ослабли, хотя, по логике, должны были бы по мере интеграции возрастать.

Странно, что до сих пор нет белорусско–российской комиссии по вопросам культурного наследия. В области экономики, военной обороны такое взаимопонимание находится, а в культуре — не особенно заметно. От этого страдают наши (да и российские) интересы, наш имидж. Если аналогичная белорусско–польская комиссия работает уже около 15 лет и есть определенные итоги (это тема отдельного разговора), то о взаимодействии, устранении старых недоразумений, а то и обид, о совместном использовании культурного наследия министерствами культуры Беларуси и Российской Федерации мне мало что известно.