66 лет назад фашистами было уничтожено Минское гетто (Фото)

21 октября 1943 года в оккупированной нацистами столице Беларуси было ликвидировано второе по величине в СССР Минское гетто – были убиты более 100 тысяч евреев.

В Нью-Йорке уже два десятилетия живет человек, потерявший за колючей проволокой гетто всю семью. Это знаменитый в БССР адвокат Айзик Ленчнер. Отрывки из его неизданных воспоминаний публикует TUT.by.

«Утром 28 июня 1941 года вся семья была в сборе. Вдруг с улицы донесся страшный грохот. В окне показалось дуло, за ним - красное знамя на борту танка. Когда махина полностью открылась взору, на знамени я увидел белый круг с черной свастикой. Раздалась пулеметная очередь. Мы были шокированы: как такое возможно, ведь от Минска до границы целых 300 км, а немецкие танки уже ворвались в город. Позже мы поняли: в военкомате всех просто обманули, заверив, что на границе идут бои.

Через полторы недели немцы вывесили приказ, обязав всех мужчин от 18 до 50 лет явиться к Оперному театру для расчистки улиц от развалин. На площади собралось около 7 тыс. человек. Неожиданно немецкие автоматчики с собаками взяли нас в кольцо и погнали на окраину города. Там уже была подготовлена территория, окруженная колючей проволокой и пулеметными вышками.

Целыми днями палило беспощадное солнце. Нам запретили стоять, не давали еду и воду. Замученные трехдневной жаждой узники начали пить процеженную через одежду мочу. Однажды немцы привезли большую бочку воды, и когда люди бросились к ней, открыли пулеметную стрельбу. На 4-й день нас перегнали в лагерь недалеко от города, возле реки Свислочь. В то время я выглядел намного моложе своих 18 лет, потому с помощью сестры Брони, под видом ребенка мне удалось миновать ворота пропускного пункта. Через несколько дней всех мужчин согнали в минскую тюрьму. Коммунистов, интеллигентов, а также тех, на чьих руках не было мозолей, вывезли за город и расстреляли. Так я избежал смерти в первый раз.

В июле 1941-го немецкое командование издало указ: под страхом расстрела все евреи должны перебраться в район гетто на границе улиц Немига, Островского, еврейского кладбища, Замковой, Заславской и т.д. В нашу 2-комнатную квартиру на Островского переехали все родные. Таким образом, в скромной двухэтажке, где ранее проживали 70 человек, поселилось более 250. В такой тесноте жили более 100 тыс. евреев Минского гетто.

О массовом уничтожении людей в киевском Бабьем Яру мы ничего не знали. К вечеру 6 ноября 1941 г. охрана гетто резко возросла, впервые появились эсэсовцы. Люди начали подозревать, что нацисты готовят новую «акцию» против мужчин, но никто не мог и подумать, что беда коснется женщин, детей и стариков.

На семейном совете было решено, что я и отец спрячемся на чердаке дома, а когда все успокоится, родные дадут нам знать. Ночью похолодало, выпал небольшой снег. Под крышей мы пролежали двое суток: никакого шума, криков, стрельбы… Сигналов тоже не было. Не понимая в чем дело, я дождался темноты и спустился вниз. Все квартиры в трехэтажном доме были распахнуты настежь. В здании не было ни одного человека, словно все вымерли. Впоследствии мы узнали, что всю нашу семью - мать Розу (40 лет), сестер Дору (20), Броню (16) Бетю (9) и 3-летнего брата Леню - в числе 15 тыс. евреев вывезли за город и расстреляли.

Мысль о том, что самых близких тебе людей больше нет, доводила до безумия. Всю ночь мы провели в оцепенении. Утром задворками перебежали на улицу Шевченко, где ранее жила тетя. На перекрестке полицай открыл по нам стрельбу, но промахнулся.

В тетиной квартире мы провели неделю. В ночь на 20 ноября услышали крики немцев и собачий лай, доносившийся из соседних зданий. Наш дом они почему-то пропустили. Утром стало известно, что во время второго массового погрома нацисты истребили 8 тыс. евреев. И снова нам повезло.

Иногда нацисты выгоняли гетовцев на расчистку городских развалин. За работу давали немного «супа». В один из таких трудовых дней зимой 1941 года мы возвращались назад в гетто. У входа нас уже ожидали несколько колонн узников. На посту офицер гестапо вывел из строя самых старых. Больше их никто не видел.

Чтобы уберечься от участившихся облав, евреи стали оборудовать в домах «малины». Мы сделали такое укрытие в углу комнаты под кроватью. Аккуратно выпилили в половых досках небольшое отверстие и тщательно замаскировали его тряпками. Под полом выкопали погреб, стены которого обшили досками. Из него шел ход в подземелье, вмещавшего более 20 человек. Все работы мы бесшумно проделывали по ночам, незаметно вынося землю в сарай. Во время очередной облавы ворвавшиеся в наш дом немцы были крайне удивлены: «Куда все подевались?!» Наше счастье, что они были без собак.

Мой отец Яков был человеком религиозным и полуграмотным, по характеру - очень тихим и трусливым. После гибели семьи он покорился судьбе и, несмотря на все мои доводы и уговоры, не желал даже думать о побеге из гетто. Я же был убежден: лучше погибнуть при попытке бегства в партизаны, чем пассивно ждать своей смерти в лапах нацистов. После долгих поисков, в конце весны 42-го мне удалось выйти на связь с группой ребят, готовивших побег. В итоге они решили не брать лишних, назвав мне ложный день. Позже я узнал, что вся группа погибла в немецкой засаде. Мне снова повезло.

Отсутствие сменного белья и мыла, скученность и невозможность помыться на протяжении почти двух лет привели к тому, что все мы овшивели. В гетто появились случаи заболевания тифом, что всячески скрывалось от немцев. Массового характера хвороба не носила, но тифозных больных тайно свозили в двухэтажный дом на Обувной улице, где до войны размещался детский сад.

В мае 42-го отец нашел меня в бессознательном состоянии около дома. В беспамятстве, с горячкой я пролежал на Обувной более трех недель. Лишь немногие из тех, кто попал на «лечение», остались в живых. Оно и неудивительно: раз в день нам давали стакан жидкого «супа» из крапивы и ложечку отходов сладкой мелассы. От меня остались лишь кожа да кости. Благо отец был сапожником и за работу иногда получал кусочек хлеба или пару картошин. Это и помогло выкарабкаться. Через несколько дней нашу «больницу» окружили немцы, узнавшие о тифозных больных, и с огнеметами сожгли здание и его обитателей дотла.

Нацистская пропаганда в отношении евреев дала всходы и многие местные жители заразились антисемитизмом. Партизанские отряды, как правило, тоже не принимали евреев. Такую установку они получили от руководства республики, и, в частности, от начальника Центрального штаба партизанского движения, 1-го секретаря ЦК КПБ Пантелеймона Пономаренко. Когда в 1955 году Пономаренко был назначен послом в Бельгию, местные жители, узнав о его «заслугах», устраивали демонстрации протеста у советского посольства.

Немецкое командование было хорошо осведомлено о советской политике. Однажды нас согнали на Юбилейную площадь и комендант гетто, офицер СС, громогласно объявил, что место евреев за колючей проволокой и партизаны нас не возьмут.

В один из дней я встретил мать бывшего одноклассника Абраши Дуберштейна. Несчастная женщина попросила потолковать с сыном, который, по ее словам, все время нес какую-то нелепицу. Так и не признав меня, он смотрел безумными глазами, повторяя, что уже умер и лежит в могиле. Ужас той встречи не покидал меня долгое время. Таких случаев безумства в гетто было немало.

К весне 1943-го я начал поправляться и самостоятельно ходить. Мысли о побеге из гетто в партизаны не покидали меня никогда. Ночью 19 мая советские самолеты начали бомбить немецкие объекты Минска. Охрана гетто попряталась в бомбоубежища, и мы решили действовать. Заранее узнав, где колючая проволока натянута слабее всего, мы поочередно переползли заграждение. Затем по тихим переулкам благополучно выбрались в город, двинувшись в сторону Старого села. К рассвету у деревни нас встретила партизанская разведка. Так я достиг цели, к которой стремился два года.

Поздней осенью 1943 года в отряд Зорина пришла страшная весть: 23 октября нацисты закончили ликвидацию в Минском гетто. В числе последних жертв нацистов был и мой отец…

После освобождения Минска, в День победы 9 мая собрались многие евреи, вспоминали жертв Холокоста. Но произносить речи в их память было запрещено присутствовавшей милицией. Долгие годы власти не разрешали на собранные евреями деньги памятник на месте расстрелов. Впоследствии такое разрешение было получено, но с условием, что на памятнике не будет указано, что там погребены евреи - жертвы Холокоста. Только после перестройки на минской «Яме» появилась истинная надпись».