Боец полка Калиновского Денис Урбанович: Тихановскую и все эти «кабинеты» мы не признаем

У добровольцев есть план по освобождению Беларуси.

Молодофронтовец и доброволец Денис Урбанович неоднократно получал серьезные ранения, после одного из них пережил клиническую смерть. В бою в середине мая на его группу после попадания крупнокалиберного снаряда обрушилась часть здания, четверо побратимов Дениса погибли — он выжил. Мужчина скоро возвращается на фронт и мечтает после победы Украины в войне освобождать Беларусь. Сайт «Зеркало» поговорил с бойцом и главой «Молодого фронта» об одних из последних сражений за Бахмут до его полного захвата Россией, об отношении оппозиционера к демсилам и о силовом сценарии свержения диктатуры в стране.

«Такое ощущение, что я не был ни в Бахмуте, ни на земле: не можешь вырыть окоп, потому что рядом лежат в два-три слоя трупы»

— Как вы сейчас, после ранения?

— Не люблю рассказывать про это, но ранение было тяжелым — открытая травма головы. До этого еще четыре контузии, одна — очень тяжелая, год назад, с порванной барабанной перепонкой, голову так нормально потрясло, когда я подорвался.

В этот раз мы были на окраине Бахмута, русские пытались, забирали последние участки города. Нам поступила команда пройти вглубь. Мы выдвинулись, пошли вперед по разрушенным домам. Заняли точку — дом. Впереди уже в лоб вышли русские — без бронежилетов, просто в форме с автоматами. Завязался бой, мы их уничтожили, но нам пришлось остаться на том месте. По нам работал танк. Держали круговую оборону, пока не загорелся дом. Начался пожар, и мы даже не знали, как оттуда выйти, потому что спереди, справа — п*****сы, не могли понять, кто где сидит. Последнее, что мне наш командир Мирослав Лозовский передал по рации, — «Не идите вперед, там скопление русских. Держитесь. С Богом». Он никогда не говорил таких слов. Я повернулся к побратимам, говорю: что-то странное, по ходу, мы попали конкретно.

Мы отступили на 100 метров назад, маленькими группками перебежали в другой дом, который стал могилой нашим парням. Русские зашли в этот частный сектор, а мы сидели в многоэтажке через дорогу. Отстреливались, они работали по нам — авиация, танки, автоматические гранатометы, минометы, крупнокалиберка. Попало что-то крупное в этот дом — и на нас обрушились два этажа. Помню только вспышку и как на меня упала плита, но рядом были диван и стенка — и мне, как всегда, немного повезло: только завалило ноги и ударило по голове. А побратима рядом перебило 16-тонной плитой. Кто-то сразу умер, кого-то сильно придавило. Я не помню как, но сумел выбраться, кого-то еще пробовал вытащить… Все, кто был возле меня, падали с криками, вокруг — дым, все горит, стрельба. Меня эвакуировали парамедики.

Бой шел интенсивно 24/7, а казалось — одну минуту. Не могу описать чувства, когда рядом лежит раненый человек, рядом с ним — еще раненые, которые сами же оказывали помощь. Потом мертвые, еще мертвые. Все горит, ты не можешь встать, где-то идут человек 30 украинцев с оторванными руками, ушами, поврежденными верхними частями тела — в крови, как зомби. Это полная ж**а, я так скажу. Ни разу такого не видел. У меня такое ощущение, что я не был даже ни в Бахмуте, ни на земле — как будто я попал в другой мир, где просто всех убивают, и мы убиваем.

Сейчас я уже себя чувствую хорошо. Из-за потери нашего командира Мирослава Лозовского и еще четверых бойцов из моей группы, с которыми я уже больше года воюю, которые погибли у меня на глазах, психологически было тяжелее, чем физически. Я готовлюсь возвращаться на фронт и выполнять боевые задачи.

— Расскажите, как вы пережили потерю близких побратимов? Обычно война показывается как дело взрослых серьезных мужчин, нет места эмоциям.

— Тяжело, потому что мы строили планы на будущее, ребята — молодые, кто-то хотел вступить в «Молодой фронт». Мы планировали вернуться в Беларусь, кстати, за час до их смерти обсуждали, кто куда поедет после Бахмута, когда можно будет отдохнуть неделю. Не думали, что так будет. Сейчас у меня слов нет. Будем мстить за них, делать все возможное ради того, за что они боролись.

Эмоционально есть надрывчик, потому что и Лозовский погиб. Одно дело, когда теряешь одного-двух людей, другое — сразу четверых, половину группы, и еще и командира. Могу сказать только то, что это герои. Те парни имели опыт в парамедицине и могли даже прооперировать на месте, они столько жизней вытащили!

Я, выезжая на задачу, никогда не думал, что она будет последней. Я уже умирал, у меня было пулевое ранение — проломило грудину, порвало печень, легкое. Была эта клиническая смерть, или какая она там… останавливалось сердце — меня Север (Анастасия Север Махомет. — Прим. ред.) эвакуировала. После этого было немного страшно, я лежал дня два и думал: «Ух ты, еще выжил!» Говорил с одним священником, он сказал: «Если ты выжил четыре раза, будешь жить долго».

— Как вы сами себе это объясняете: вас что-то оберегает или просто везет?

— Я христианин, верю в Иисуса Христа. Хотя я говорил (может, и не прав), что лучше бы меня убило. Я просто командир, руководил процессом, а убило будущих врачей, которые могут спасать другие жизни. Но, видите, Господь их забрал, а меня и еще нескольких ребят решил оставить. Мы должны понимать, что дело, которое находится на небе, — самое главное и важное. Смерть — всего лишь переходный период. Я надеюсь, что будем жить все, может, я в Беларусь вернусь. Надо понимать, что сегодня мы разговариваем, а завтра можем уже и не разговаривать… Но я на 100% уверен, что Господь решает и историю, и жизнь человека, каким бы он ни был.

— Когда вы сидите в этих страшных условиях под Бахмутом, на вас летит все, что только может, вы не думаете, почему Бог это допускает? И то, что происходит на поле боя, и что переживают гражданские, когда прилетают ракеты.

— Вы такой вопрос задали… Дьявол продвигал свои идеи: открывал казино, бордели, толкал к водке человека. А Господь вдохновлял человека открывать церкви, распространять слово Божье. Весь этот стык происходил на земле. Господь дает всем испытания и ждет, когда же тот человек в Кремле или эта нация скажет: «Украинцы, простите нас за смерти, убийства». Когда они прекратят войну, выведут войска, отремонтируют все, что наделали, — вот это будет дело Божье. На это Бог и рассчитывает. Но когда человек решает: «Да буду я воевать дальше, мы русские — с нами Бог» — это от лукавого. Поэтому есть такие люди, как мы, есть сильная украинская нация, которая верит в Господа и сражается за свою семью, дом, язык. Господь все-таки пробует полагаться на человека, что он одумается.

Ты не можешь вырыть окоп, потому что рядом лежат в два-три слоя трупы, и там вообще уже непонятно, это русские или украинцы — но это люди, христиане. И смотришь: и зачем мы бились? Господь делает так, чтобы ты (и твой враг) постоял и подумал. В этой войне есть планы Господа и есть еще шанс для всех наций подумать: а нам это все, господа, нужно? Эти разрушенные, стертые с лица земли города, убитые дети, женщины, полеты ракет, угрозы друг другу. Просто до этого никто не доходит.

«Силовики, которые постоянно приходят к отцу, понимают, что за все придется отвечать»

— Бахмут реально вернуть Украине в ближайшее время?

— Я на лечении и не владею сейчас оперативной информацией. Может, и вернем. Все, что Россия отняла, вернется Украине. Не знаю, сколько времени на это понадобится — год-два. Но Бахмут сейчас — огромная-огромная могила. Вот под Минском есть Куропаты, где расстреливали белорусскую интеллигенцию, их называли всегда местом покаяния, сердцем Беларуси. Бахмут — тоже место покаяния, точка, которая должна показать и украинской, и белорусской, и российской нациям, что такое война. Год назад мы проезжали через него на Северодонецк, он был радостным городом, кофе там пили. И какой он сейчас — посмотрите фотографии, аэрооблеты.

Не знаю, как будет, но я бы хотел, чтобы то, что произошло в Бахмуте, Соледаре, Угледаре, стало уроком для будущих поколений и для россиян, которые это горе несут. Кстати, пока мы там были, в подвалах оставались местные. Городу уже наступал каюк, а они еще там сидели с какой-то надеждой. Не знаю, что с ними произошло дальше, потому что потом эти места заняли русские. Они, скорее всего, их перебили — насколько мне известно по перехватам, у них был приказ убивать всех.

— Расскажите о вашей семье, сколько вы уже не видели папу?

— Моему отцу 74 года, у меня есть братья и сестра. Я не видел их с 2021 года, как уехал. Так сложилось, что мы не общались долго и поговорили после того, как кагэбисты выпустили с ним это непонятное видео. Он всегда говорил, что Россия — это война, еще в те годы, когда в 90-е она только зародилась. Его заставили записать это видео, он в заложниках. Спецслужбы через него пытаются вынудить меня или сложить оружие, или уехать куда-нибудь. А еще лучше вернуться на родину — якобы меня там «простят», дадут десять лет.

Самое главное — моя семья не меняет своих взглядов. Что сказано на камеру — это на камеру. А силовики, которые постоянно приходят к моему отцу, понимают, что за все придется отвечать, и это дело времени: не было ни одного диктатора и пособников, которые бы не ответили за свои преступления. Историю строит Бог.

— Что сейчас с «Молодым фронтом», вы руководите организацией?

— Как раз собираемся сделать съезд, но не знаем, как удобнее, потому что многие молодофронтовцы в тюрьмах сидят, часть (больше десятка) — в батальоне «Волат». Я еще руководитель организации, но, может, ближе к осени на съезде внесем изменения. Мне уже будет 34 года, я не подхожу по уставу как руководитель. Есть молодые парни — настоящие бойцы и герои, которые могут занять этот пост. Думаю, через месяц-полтора уже узнаете имя этого человека. Сейчас мы не можем заниматься политикой, потому что мы на фронте, но я веду переговоры с разными политиками, деятелями. С Натальей Радиной мы виделись, с советником кабинета Зеленского был закрытый разговор. Основной вопрос — война, но что будет дальше, в Беларуси, как мы пойдем, кто нам поможет — это тоже прорабатывается.

«Тихановская имела контакты с КГБ. Подоляк озвучивал это, не озвучивал… Мне не надо озвучивать — я сам знаю»

— С белорусскими демсилами у вас есть коммуникация?

— Я вам сразу скажу, что Тихановских вот этих, кабинеты мы не поддерживаем и не признаем. Я уже наслушался: «Путин — мудрый», «Чей Крым?» — «Он же был русским»… Сергея Тихановского я знаю еще до всех этих событий. Он пришел к нам, когда мы организовывали акции против интеграции [с Россией] в 2019 году. Потом он уже как-то завязался с Николаем Статкевичем, Павлом Северинцем, мы общались, и от него тоже шел такой российский душок. Он отказывался освещать акции в Минске из-за того, что там были плакаты, где россиян называли москалями.

Прошло время, появилась госпожа [Светлана] Тихановская — ничего не изменилось. Это человек, который никогда в жизни не будет признавать белорусский язык. Она всю жизнь жила, и вопросы политики, национализации, языка ее не волновали. Как она сама сказала: «Я не умею разговаривать на белорусском языке, но попробую. В дальнейшем не планирую учиться». Она не будет говорить на белорусском.

— Тихановская говорит по-белорусски сейчас, видеообращения выпускает.

— Во-первых, она говорит, потому что это необходимость. Во-вторых, по Конституции у нас два государственных языка, мы «Молодым фронтом» всегда старались, чтобы русский убрали. Тихановская сказала: «Не надо убирать русский, у нас же много людей на русском языке разговаривает!» Вот этой фразы достаточно.

Я общался и с [Виктором] Бабарико — он чисто российский (речь о позиции. — Прим. ред.), ненавидел Кастуся Калиновского. А как только камеры включались — любит Беларусь, 25 марта и Калиновского. Поэтому все эти переходные кабинеты с разными их агентами непонятными, плюс ГУР Украины подтвердило, что Тихановская имела контакты с КГБ. Я сам своими глазами видел вот эту оперативную информацию, или как ее назвать. Я это знаю и от других источников плюс служу в разведке. Мне этого достаточно.

— ГУР не делало официально таких заявлений. «Зеркало» часто общается с Михаилом Подоляком, советником Офиса президента Украины, он в своих высказываниях о Тихановской тоже такие факты не озвучивал. У вас есть доказательства?

— Я не помню, это было год назад, но где-то была информация о сотрудничестве. Послушайте, Подоляк озвучивал это, не озвучивал… Мне не надо озвучивать — я сам знаю. Я знаю Сергея Тихановского больше, чем вы, журналисты, все вместе взятые. И знаю, что это русский душок, как и его жена. Бабарики, Тихановские — все они приедут вместе с Пригожиным по этапу. И не надо этих провокационных вопросов задавать: а кто, а кому, а как. К Тихановской очень много внимания. Учите язык, боритесь за Беларусь, и все. А Тихановская — это не Беларусь. И Позняк это говорил. У Зенона Станиславовича все это описано.

Есть еще бывшие милиционеры в BYPOL — они посадили столько наших побратимов, что им, этим азаровым, прощения нет. Я уже летом 2020-го, когда освободился после суток, понимал, что выборы закончатся полной ж**ой, потому что Тихановская, Цепкало и Колесникова будут мешать немножко ситуацию повернуть в другую сторону: мирный протест, цветочком помахать, слив большей части активного народа — тех, кто пойдет на площадь кидать камни.

Они свою функцию выполнили, сделали спектакль, что якобы Тихановскую в ЦИК Ермошина задержала. Поверьте, если бы Лукашенко сильно надо было ее посадить, она села бы вместе с мужем. Но на нее рассчитывали спецслужбы, поэтому ее никто никогда в жизни бы не посадил. Ее должны были отправить в Литву, это было заранее подготовлено, мы это знали за два месяца до 9 августа. Но белорусский народ почему-то, как и в 1994-м, решил по-другому: тогда «Есть Лукашенко, давайте мы за него проголосуем» и тут «Надо голосовать за Светлану Георгиевну, она же расшатала режим. Нам похрен белорусский язык, похрен все». Но Тихановская, выиграй выборы, привела бы Беларусь к России, как это делал Лукашенко.

— Тихановская заявляла, что собиралась не руководить страной, а провести новые выборы. Второй момент: откуда у вас информация о подготовке ее вывоза в Литву? Если она была завербована, как вы говорите, почему она так много проблем властям в Беларуси создала после отъезда?

— Вы меня не дослушали до конца. Во-первых, Лукашенко тоже не заявлял, что будет руководить страной 28 лет. Не забывайте, что ФСБ работала на несколько фронтов. С Тихановской что-то не прошло бы — появился бы Бабарико, она бы сказала, что он хороший кандидат. Для этого рядышком была Колесникова — повернуть ее [Тихановскую], куда надо. Был еще Цепкало — он еще хуже, чем все эти двое вместе взятые.

Вы, дорогие мои белорусы, должны понимать, что Россия никогда в жизни не выпустит Беларусь из виду и не допустит президентом человека национально сознательного или того, кто больше тянется к Европе. Ни Бабарико, Ни Цепкало, ни Тихановская не были таковыми и не шли к Европе. Их политика — угроза независимой Беларуси. Может, они и умные люди, свое дело знают, но я в них не вижу лидеров нации. Таких, «уличных солдатов» — Северинец, Дашкевич, — их посадили сразу быстренько. Ну и Тихановского, потому что он тогда правда представлял угрозу, собирал людей много — вопросов нет.

И поверьте, если Лукашенко умрет, «Иисусом Христом», скорее всего, будет Виктор Бабарико, который скажет: «Благодаря русским выпустили всех политзаключенных». Я такой вариант рассматривал еще до войны, но сейчас для РФ это будет глупо — белорусы могут не так понять: там идет война, а тут русские политических выпускают.

Если Лукашенко умрет и Виктор Лукашенко подпишет 31-ю карту, Беларусь уже будет частью России. И тут уже вопрос к народу, к Переходному кабинету, ко всем — как будем вызволять страну? Лукашенко же еще может что-то ляпнуть на Россию, но его сыновья, хунта — нет. Они как серые мыши, им проще интегрироваться, чтобы были одни законы, язык, валюта — национальный вопрос в Беларуси фактически закрыт.

— Вы не замечаете, что Тихановская высказывается против Путина, российской агрессии, дала понять, что нам не по пути с Россией? И если бы Бабарико, как вы говорите, вышел и поблагодарил за помощь Кремль, это значило бы, что он поддерживает войну. Такое сложно представить, к тому же белорусы бы его осудили.

— Борются с российской агрессией на фронте, украинская нация. А сидя в Европе за каким-то круглым столом — это не борьба. Ну да, она сказала против. Я тоже могу сказать против, могу сказать за. Лукашенко тоже критиковал Путина — вспомните месяца два назад, когда он сказал: «Контрнаступление ВСУ — пипец России». Что бы ни говорила Тихановская, для меня начальный этап важен. Почему так не начинали Позняк, Северинец, Дашкевич, Статкевич?

Господа, я был на приеме у руководства Украины, и мне прямо было сказано, что с Тихановской разговаривать никто не будет, потому что она такой-такой человек. Наша задача — строить независимую белорусскую армию на национальных идеях и идти освобождать Беларусь. С Тихановской и всем Переходным кабинетом мы не будем этого делать явно. Я вам больше скажу: можно 100 лет просидеть с этим Переходным кабинетом, и он про Беларусь ни разу не заявит. Что Рада БНР, изгнанная власть, за последние 20 лет сделала для Беларуси и белорусского народа? Ни хрена она не сделала, активных действий от них не было. Они просуществовали в Канаде как лежачий камень, и все. Так же и КС через 20 лет будет сидеть в Литве, и все.

Я уважаю Зенона Станиславовича Позняка, но и его партия — она просто есть. Хорошо помню «Европейскую Беларусь» — Максим Винярский, Дмитрий Дашкевич, Евгений Афнагель, они что-то делали, доносили до людей, что Лукашенко и Россия — зло. Не за 10 тысяч км в Америке, а в Беларуси. Эти люди для меня имеют огромную ценность и уважение.

— Вы же понимаете, что любой человек, что против власти, может сейчас в стране быть только за решеткой? Вы и сами уехали.

— Я не осуждаю тех, кто уехал в 2020-м: были массовые репрессии, огромные сроки. Я осуждаю тех, кто уехал 20 лет назад и даже не знает, как Беларусь сейчас выглядит, но заявляет о себе. Я уехал в 2021-м, потому что мне грозил срок 20 лет. Меня долго уговаривали родные, побратимы. И выезжал я не один — с молодофронтовцами.

— У вас есть обида на белорусов за то, что в 2020-м многие хотели протестовать мирно? Вы уже говорили про «цветочки, акации».

— Я понимаю все, но белорусы могли бы действовать немного и радикальнее. Ни один диктаторский режим не падал от мирных выборов — все решалось всегда через кровь и землю. Пример той же Украины — если бы в свое время там появилась своя Тихановская, Украина бы уже была с русским флагом. А националисты, благодаря их радикальным способам борьбы против режима Януковича, вцепились намертво за свою свободу и за свой выбор. Эта нация достойна чего-то. А у нас за свободу никто не цеплялся, люди рабский ошейник до сих пор носят, сходили — цветочек кинули.

 — Люди не хотели крови.

— Послушайте, это громко сказано. Кровь была, причем у нас (со стороны протестующих. — Прим. ред.). Я вам скажу, что, если бы тогда в Беларуси что-то пошло не так, эти архаровцы, которые сейчас бегают по украинской земле, бегали бы по белорусской. И там бы уже не считали 10, 20, 30 — совсем по-другому считали бы. Есть огонь и меч, только так можно решить вопрос.

— Сейчас много обсуждается вопрос освобождения Беларуси после победы Украины. Как вы себе это представляете?

— Я еще даже не думал, честно говоря, как освобождение будет выглядеть. Давайте сначала решим вопрос в Украине, потом будем разбираться с Беларусью. Я по-разному это представлял, молодофронтовцы — так же. Честно говоря, мы не пришли к одному мнению. План по освобождению Беларуси у нас есть (я не буду его озвучивать), но мы не прорабатывали, как это все будет выглядеть. Что-то можно просчитать, например смерть Лукашенко, назначение какой-нибудь Кочановой, но сейчас сложно говорить. Единственное, если белорусский народ хочет, чтобы его освободили, он готов для этого сделать все возможное, — это не вопрос.

— Полк Калиновского заявлял о политических амбициях. Белорусы на это реагировали по-разному, кто-то говорил, что военные должны заниматься войной, политики — политикой. Как вы смотрите на то, что военные могут прийти и руководить в Беларуси?

— Немного поправлю вас: военные — это устав, присяга, а мы добровольцы. Да, у нас есть структура, мы подчиняемся, есть некоторые правила, но немного по-другому. Полк и политические амбиции… Ну, я считаю, что война войной — политика политикой. Я не занимаюсь организацией (речь о «Молодом фронте». — Прим.ред.) — у меня просто нет времени. Я или в Бахмуте, или в другой обстановке, где мне надо, скажем, с самого утра до вечера работать с личным составом, оружием, операциями. Какая на хрен политика? Если я начну заниматься ею, будет проседать боевая работа. А в командовании полка не воюют — штаб, я имею в виду, остальные калиновцы же на войне.