Театр начинается с ментовки

Когда тоталитарная власть начинает бороться с актерами, она становится смешной и окончательно перестает быть страшной, пишет известная журналистка Ирина Халип.

Недавно в Лондоне впервые вручали премию «Свобода творчества». Из 930 претендентов награждены были пятеро. В том числе – белорусский «Свободный театр».

Этот театр начинается не с вешалки. Он начинается с вечно скользкого крыльца полуразрушенного (оптимист скажет: наполовину построенного) дома в частном секторе Минска, убогой комнаты с некрашеными стенами и каким-то линялым потолком, тремя-четырьмя рядами скамеек, занимающими половину пространства, и полным отсутствием «четвертой стены» ввиду категорической невозможности ее соорудить. А чем заканчивается этот театр, его создатели сказать не могут, потому что сами этого не знают. Иногда это может быть арест всего спектакля вместе со зрителями, иногда – предупреждение о минировании дома, иногда – срыв спектакля, потому что иностранных актеров, приехавших в Беларусь для участия в нем, просто не впустят в страну без объяснения причин. Вся эта взвесь называется «Свободный театр». Причем «свободный» — это не декларация, а обычное определение, такое же, как «синий» или «треугольный».

Так получилось, что других свободных театров в Беларуси нет. Все театры дотируются государством, а если государство тоталитарное, то и театры крепостные. И нет ничего удивительного в том, что крепостных актеров увольняют за участие в митинге или спектакле «Свободного театра», иностранных актеров, приехавших посмотреть спектакль, объявляют персонами нон грата и депортируют из Беларуси, а зрителей – арестовывают.

Впрочем, «Свободный театр», как и многие проекты, начинался с успешной коммерции. Несколько лет назад художник и журналист Николай Халезин написал пьесу «Я пришел». Пьесу купил Олег Табаков. Получив гонорар, Николай и его жена Наталья Коляда решили сделать на эти деньги что-нибудь доброе для других драматургов. Сначала придумали конкурс драматургии. Обратились к Вацлаву Гавелу и Тому Стоппарду. Классики идею одобрили и согласились быть попечителями проекта. Они не ошиблись: за три года конкурс драматургии «Свободного театра» стал одним из самых крупных в Восточной Европе. Каждый год на конкурс приходит около 300 пьес из 17 стран.

А сам театр сначала был из раздела «сопутствующих товаров» и возник случайно. Просто Николаю Халезину позвонил режиссер Владимир Щербань и сказал, что у него есть готовый спектакль, который запретили в государственном театре. Спектакль-суицид «Психоз 4.48» по пьесе Сары Кейн. Шизофреничка Кейн написала пьесу о собственном раздвоении личности и, поставив точку, покончила с собой. На часах было 4.48.

С тех пор, как десять лет назад белорусский врач-психиатр Владимир Щигельский осмелился поставить диагноз Александру Лукашенко и опубликовать его в одной из тогда еще существовавших газет (газеты уж нет, а Щигельский далече), тема психических расстройств стала в Беларуси запретной. «Психоз» Сары Кейн попал в антиконъюнктуру. Спектакль был поставлен для двух актрис и не требовал декораций. Халезин и Коляда нашли маленький клуб для премьеры. Зрителей там поместилось всего ничего, актрисы играли, сидя под стойкой бара, потому что не было другого места. Но среди зрителей были Том Стоппард, специально приехавший на эту андеграундную премьеру в Минск, и случайно оказавшийся в это время в Беларуси корреспондент журнала Time.

«Психоз», который уже не играют, тем не менее, сослужил добрую службу. Первая публикация о «Свободном театре» была в Time. Потом Том Стоппард написал о спектакле в Guardian. Халезин и Коляда решили, что конкурс драматургов сможет сосуществовать с собственными спектаклями. Они выбирали пьесы, режиссер Щербань находил актеров и ставил спектакли. За три года было сыграно 11 премьер. Условные декорации, клаустрофобия маленьких клубов, пара десятков зрителей – актеров это не пугало. В государственных театрах они все равно не могли реализовываться, потому что там давно уже существует табу на хороший материал. Конечно, остается беспроигрышная классика, но без современной драматургии она застывает в собственной монументальности. Вода, замерзая, превращается в лед и прекращает движение. В театре то же самое. Но совместить работу в академических театрах с участием в проектах «Свободного театра» белорусским актерам не удалось. Их начали увольнять, вызывать в КГБ, хватать на улице и сажать на 15 суток. Двух драматургов отчислили из института. Два месяца назад актрис из Голландии и Австралии, приехавших на спектакли «Свободного театра», не пустили в Беларусь, объявив персонами нон грата (ни одна из них прежде в Беларуси не была), продержали сутки в обезьяннике аэропорта и депортировали. А прошлым летом арестовали весь спектакль вместе со зрителями.

В Минск тогда приехали преподаватели голландской театральной школы и руководители французского театра-студии «Артфотвиль». Пришли в дом-развалюху на спектакль по пьесе Эдварда Бонда «11 рубах». На первых минутах спектакля в дом ворвались люди в черном. Сначала Николай Халезин подумал: «Норд-Ост», что ли?..» Но омоновцы (их он опознал в следующую секунду) задали вопрос: «Почему пол черный?» А потом несколько десятков зрителей, среди которых были семьи с детьми, вместе с актерами погрузили в автозак и увезли в милицию. Инкриминировать им было нечего: не на улице играли спектакль – в частном доме. А может, бродячих актеров на свадьбу пригласили развлекать гостей? Но продержали до двух часов ночи, отказываясь передать задержанным воду, которую принесли родственники (в Минске тогда стояла жуткая жара), и не позволяя даже выходить в туалет. Поскольку сразу шестьдесят задержанных оказалось многовато для обычной районной ментовки, их отправили в актовый зал, приставив для острастки омоновца, который, стоя у дверей, свирепо вращал глазами и время от времени произносил в пространство, ни к кому не обращаясь: «Я тебе покажу, сука, что такое власть…»

«Меня оперативник, который заставил нас писать объяснения, спросил: «Ну скажи честно, не для протокола, все-таки, что у вас там должно было быть?» — рассказывал потом Николай Халезин. — Я ему ответил: «Не поверишь – спектакль…» Он и не поверил. Потому что, с его точки зрения, спектакль – это когда по сцене ходит старый дядька в жабо и читает стихотворный монолог, а в зале, в обитых линялым бархатом креслах сидят тетки с «батонами» на голове и дремлют. Так что с нами поступили по принципу «не догнать – так хоть согреться». Продержать до глубокой ночи в духоте, без воды и туалета, с бубнящим омоновцем в дверях – это вполне по законам жанра. Мы все равно никогда друг друга не поймем, потому что существуем в параллельных мирах, которые не пересекаются. Даже если мне вдруг станет интересно, о чем думает тот омоновец, который все грозился показать, что такое власть, у меня все равно нет шансов с ним встретиться, потому что, во-первых, нет времени, а во-вторых, где его искать, того омоновца? И в милиции на нас смотрели, как на марсиан, потому что никак не могли понять: кто эти люди, которые не пьяны, не матерятся и разговаривают о каких-то пьесах?»..

На следующий день Халезин и Коляда сняли дом в деревне, в 50 километрах от Минска, чтобы все-таки сыграть спектакль. Но на подъезде к деревне на дороге снова появился ОМОН. Всем сообщали, что ехать дальше нельзя, потому что дорога заминирована. Пропустили только дипломатические машины: эти пусть подрываются, если им дома не сидится и вискарь из «Дипсервиса» не пьется…

Скромный театральный проект стал хрестоматией репрессий. О нем заговорили как о политическом театре. А между тем политического материала в «Свободном театре» не было и нет. «В любом европейском театре можно найти больше политических текстов, чем у нас, — часто говорит Халезин. — А у нас их нет, потому что в доме повешенного не говорят о веревке. Просто в Беларуси политической становится любая ситуация. В «Психозе» речь идет о женщине с раздвоением сознания, и спектакль запретили. Потом был «Техника дыхания в безвоздушном пространстве» по пьесе Натальи Мошиной, российского драматурга — о девочке, которая умирает от рака в хосписе. Спектакль не имел шансов быть утвержденным просто из-за названия: «Безвоздушное пространство? Вы что имеете в виду?!» Есть британская пьеса, где весь текст – это цитаты политиков. Или Брехт – вот настоящий политический театр. Или даже Шекспир. Мы, конечно, не боимся, когда нам говорят, что мы политический театр. Мы устали спорить. Но вот парадокс: как только мы признаем, что мы политический театр («ладно, черт с вами, не будем спорить»), критики тут же говорят: «А вот фиг! Вы не соответствуете канонам, вы не такие, как Брехт или уличные театры».

Конечно, «Свободный театр» – не брехтовский. Но происхождение мифа объясняется легко: в Беларуси любое артикулированное высказывание становится политическим заявлением, потому что власть не позволяет говорить ни на какую тему, и общественной дискуссии не существует в принципе. А значит, любое сказанное слово становится политическим актом. Любое запрещенное явление – манифестом оппозиции. И письма белорусских политзаключенных звучат как политические, хотя там нет фамилии Лукашенко. Так что имеет смысл говорить о насилии или о морали, а не о политике.

«Свободный театр» запрещают не потому, что на то есть специальный приказ Лукашенко. Просто в Беларуси низовые структуры давно живут собственной жизнью. Они уже не получают приказы. Не будет Лукашенко требовать увольнения конкретного актера. Это сделает директор театра, чтобы в нужный момент где-нибудь в Минкульте сказать: «У меня был один мерзавец, и я его уволил». Включился в работу механизм, при котором люди легко переходят из творцов в палачи. Недавно отец Натальи Коляды, преподаватель сценической речи в Белорусской академии искусств, был уволен за то, что его дочь – директор «Свободного театра». Ректор сказал ему: «Вы позорите академию». Потом он наверняка отчитался о проявленной бдительности где-нибудь в Минкульте. И даже дождался похвалы.

В Советском Союзе запрещенные музыканты давали концерты-квартирники. «Свободный театр» дает спектакли-квартирники. Раньше Халезин с Колядой обходили по 40-50 клубов и баров (это практически весь ресурс Минска) с просьбой арендовать зал на вечер, чтобы дать спектакль. И всегда слышали решительное «нет». Те первые спектакли вроде «Психоза», которые играли в маленьком клубе, смогли пройти потому, что это было начало «Свободного театра», о котором еще никто не знал. Потом и там начали отказывать – со всеми реверансами, крепкими рукопожатиями под столом, чтобы никто не видел, и заверениями шепотом: «Нет, ну мы бы с удовольствием… Мы же вас так уважаем! Но, сами понимаете, отберут лицензию, закроют клуб…» Поэтому «Свободный театр» играет спектакли и в лесу, и на улице, и в заброшенном доме. А потом выезжает за границу и играет на сцене «Комеди де Сент-Этьен», Шведского королевского театра, Публичного театра в Нью-Йорке, театра «Сохо» в Лондоне. К хорошему, как известно, привыкаешь быстро, вот и актеры-бомжи привыкают к хорошей сцене, звуку, большому зрительному залу. А потом возвращаются домой – и начинают бег по кругу в поисках хоть какой-нибудь площадки, чтобы сыграть спектакль. Не находят – и привычно едут в лес или в полуразрушенную избу. В Лондоне «Свободный театр» за три недели сыграл двадцать спектаклей, в Минске за это время можно организовать максимум два. Билеты на их спектакли не продаются – на родине беспризорный театр играет бесплатно.

Многим кажется, что это — невероятно интересно и романтично. Из ментовки — на сцену какого-нибудь королевского театра, из леса — в Лондон на вручение премии, из подполья — на гастроли во Францию. Но подполье — вовсе не интересная штука. «Это может быть интересно только тем, кто испытывает кайф просто от адреналина, — говорит Николай Халезин. — Тем, для кого подполье и прыжок с парашютом – явления одного порядка. Но невозможность работать в своей стране мешает профессиональному продвижению. Зрителям плевать на гражданскую позицию. Да и гражданская позиция у нас самая простая, сформулированная режиссером Щербанем: нам не нравится, когда нас бьют плакой по голове. Вот и все. И говорить о преимуществах нелегального театра бессмысленно. А когда начинаешь работать в больших европейских проектах, возникают новые проблемы. Ты нигде не зарегистрирован, и кто будет подписывать контракт? Коля и Наташа? Мы представляем Беларусь в Европейской театральной конвенции. Для нас специально ввели статус без взноса в пять тысяч евро. Просто богатые европейские театры скинулись и заплатили этот взнос. Но нам хочется самим за себя платить. Огромное количество мировых театральных звезд готовы приехать в Беларусь и выступить без гонорара. Но их некуда привозить. И где они будут выступать – в лесу?.. Отборщики театральных фестивалей сидят на полу в избушке, отсматривая наши спектакли. Но они потом увидят эти спектакли на европейских сценах. А белорусские зрители — не увидят».

Когда тоталитарная власть начинает бороться с актерами, она становится смешной и окончательно перестает быть страшной. Потому что даже далекий от политики человек начинает понимать: у власти больше нет алгоритма действий, у нее остался только инстинкт зуботычин, а инстинктивная суета всегда смешна. Но Халезину и Коляде как-то не слишком облегчает жизнь то, что они – ходячие символы приближающегося конца диктатуры. Им страшно завидуют актеры государственные, давно не выезжавшие на гастроли, и шипят вслед: конъюнктурный проект, политиканство, ничего общего с настоящим театром, вот и ездят по заграницам. А они бы и хотели, чтобы все было традиционно: и вешалка, и буфет с пирожными и газировкой, и старушки-билетерши, и бинокли напрокат в гардеробе, и нормальная сцена, и спокойные сытые зрители, которые приходят в театр без паспорта, потому что не ждут арестов. А пока «Свободный театр» едет на гастроли в Австралию. Австралийская актриса Эстер Мугамби — из тех, кто был объявлен персоной нон грата и выдворен из Беларуси — проинструктировала актеров, как в Австралии убегать от крокодилов. Оказывается, крокодил может бежать только по прямой, и убегать от него следует, выписывая круги. Один из актеров задумался: «Но ведь если я буду петлять, а крокодил – двигаться по прямой, то в какой-то точке мы с ним все равно пересечемся…»

Несомненно, в какой-то точке они с крокодилами еще пересекутся, и не раз. Но не в Австралии, а в Минске. Здешние крокодилы бегают не только по прямой, но — если есть цель — даже по синусоиде.