Не бойся, не проси, но верь

Знаю, как много Ирина Халип хотела бы рассказать, но не может из-за домашнего ареста. Тогда расскажу я – о днях, проведенных с ней в тюрьме.

Нас поселили в одну камеру на второй день. Женщин во всем СИЗО КГБ на тот момент было семь: трое «политических», арестованных 19 декабря – я, Ирина Халип и Настя Положанко, и четверо «экономических» - чиновница, бухгалтер и две предпринимательницы.

«Американка» уже не вмещала политзаключенных, и женщин было решено запихнуть в одну камеру. Тесное и узкое, напоминающее гроб, помещение было рассчитано на четверых. Нам троим в нагрузку к матрацу, одеялу и подушке вручили по новенькой, только что выструганной «шконке» - сбитому из нескольких досок деревянному настилу. Эти «шконки», кстати, первое, что я заметила, когда меня оформили в «американку». Было это утром 20 декабря, и десятки только что выструганных досок стояли в коридоре. Выяснилось, что мастерили их накануне ночью, готовились к массовым арестам…

Ставить «шконки» было некуда. В проходе между двухъярусными нарами едва можно было пройти. Но нам было уже все равно. Уставшие и измученные мы кое-как втащили свои доски и матрацы в камеру и обнялись.

Это, наверное, был самый радостный момент за первые кошмарные сутки ареста. Мы стали сбивчиво рассказывать друг другу последние новости. От Иры я узнала, как избили и арестовали Андрея Санникова, как ее саму вначале бросили в тюрьму на Окрестина, а затем отправили в КГБ, как она успела по дороге позвонить Дмитрию Бондаренко в момент, когда за ним тоже пришли. Маразм происходящего не умещался в голове. Казалось, что еще немного и все закончится. Ну, не могут же в самом деле вот так арестовать всех!

Самые первые тюремные впечатления Иры были о том, как она провела ночь на полу под нарами. (Я потом так спала больше месяца. Если нары не двухъярусные, то они обычно прибиты к стене повыше и под них можно ставить доску). Когда переводили в другую камеру, охранник крикнул Ире: «Шконарь с собой брать!». «Что, простите?», - удивленно спросила журналистка. Так она узнала, что «шконарь» на тюремном сленге означает матрац с подушкой и одеялом.

Поделившись опытом, мы стали размещаться в камере. Выяснилось, что, как ни старайся, больше одной «шконки» на полу не поставишь. Что делать еще двоим? «Спите по очереди!», - безапелляционно ответил на наш вопрос охранник. В итоге легли по двое на нижних нарах и один человек на полу.

На следующий день троих, в том числе Настю Положанко, из нашей камеры забрали. Решили было, что теперь все с местами. Но нет, пятой привели женщину лет 50, которая заявила, что была арестована на площади Независимости при выходе из гостиницы «Минск». Фамилия у женщины была очень редкая - Иванова и появление простой минчанки в СИЗО КГБ вызвало недоумение. Тем более что она все время донимала нас с Ирой вопросом: что говорить следователю? «Правду!» - в один голос заявили мы, и постарались ограничить общение с Ивановой до бытовых вопросов.

С бытом поначалу все обстояло совсем плохо. Мне, как ни странно, впервые в жизни не помешала, а помогла близорукость. Арестовали меня в контактных линзах. При всем нежелании, кагэбэшникам пришлось позвонить моей матери, сообщить, где я и разрешить передать в тюрьму очки. Но мама, благодаря своей отчаянной настойчивости, смогла также передать предметы личной гигиены и кое-какую одежду.

Ире же не разрешали передать в тюрьму вещи целую неделю. Вначале родители не могли выяснить, где она находится, а потом у них просто не принимали передачи. Вещи, переданные моей мамой, мы поделили пополам. Что касается продуктов, то нас подкармливали наши сокамерницы, которые хоть и боялись говорить о политике, но по-человечески нас здорово поддержали.

Спать мы с Ирой продолжали «валетом» на одних узких нарах. В 6 утра, после команды «Подъем!», ты едва сползаешь с этих нар – настолько затекает тело.

В первое же утро мы сели писать письма родным, желая их успокоить, составляли списки вещей, которые необходимо передать в тюрьму, а также строчили заявления на имя следователей и начальника СИЗО с требованием разрешить встречу с адвокатом. Наивные, мы еще совсем не знали новых порядков СИЗО КГБ, которые были введены с появлением «политических». На второй день у нас забрали книжку с правилами внутреннего распорядка, хотя вначале наказали выучить ее наизусть. Потом стало понятно, почему – правила здесь стали меняться каждый день.

Письма наши, как вскоре выяснилось, никуда не отправлялись. Мы тоже не получали ни строчки. Не знаю, смогла ли Ирина получить письмо от родителей, но одно-единственное письмо от матери я прочитала только спустя месяц в кабинете начальника СИЗО. Он достал его из сейфа (!). Потом в его присутствии я написала ответ. Переписывала три раза – цензуру не прошли даже слова «настроение боевое». Позже, я узнала, что таким образом первые письма на свободу писали все политзаключенные.

Иру таскали на допросы по нескольку раз на дню. Меня это ждало впереди, когда в один день иногда проходили по четыре допроса, последний из которых заканчивался около полуночи.

Знаю, что с первых дней Ирине предлагали в обмен на свободу написать покаянное письмо на имя Лукашенко. Но категорические отказы журналистки заставляли следователей КГБ сильно жалеть, что им приходится предлагать такое жене Санникова.

Кстати, по поводу этих пресловутых писем. Мне тоже спустя месяц «посоветовали» написать письмо Лукашенко - не покаянное, а «с просьбой разобраться». Когда я отказалась это делать, угрожали, что буду сидеть, пока идет следствие - до 1,5 лет. После более ранних заверений, что за работу редактором сайта charter97.org я сяду лет на 5-8, срок в полтора года не показался таким уж большим. Я еще раз и еще раз отказалась. Отстали, а через неделю освободили под подписку о невыезде. Ну как тут не вспомнить Варлама Шаламова с его «Не верь, не бойся, не проси»?

Если на меня пытались давить мамой и детьми, «которых не будет, потому как выйду в 40 и с подорванным здоровьем», то Ирину шантажировали, конечно, мужем и сыном.

Не представляю, что Ире пришлось пережить, когда ей сказали, что отправляют Даню в детдом. За время, что мы провели вместе, она заплакала один раз, когда говорила о сыне. Но быстро взяла в себя в руки и спрятала слезы. И все время повторяла: «Наташка, надо держаться, надо держаться…»

В первые дни я, много читавшая о «подсадных утках», с осторожностью присматривалась к сокамерницам и безусловно доверяла только Ире и Насте. Ирка же не собиралась скрывать ничего и ни от кого. Лихо размахивая невидимой шашкой, рубила врагов, шутила и блистала эрудицией, на ходу разгадывая самые сложные слова в кроссвордах.

«Какую биографию рыжему делают!», - постоянно повторяла она слова Анны Ахматовой, сказанные поэтессой, когда Иосифа Бродского отдали под суд.

После продления срока нашего ареста до 10 дней мы с Ирой объявили голодовку. На следующий же день, когда Иру вызвали на допрос, я услышала команду «С вещами на выход!». Нас расселили. Мне отныне предстояло жить в камере только с «экономическими». Нахождение Халип и Радиной в одной камере администрация посчитала опасной. Через три дня каждую из нас уже по отдельности заставили прекратить голодовку, пригрозив ужесточением режима для сокамерников.

Больше мы не виделись. Освободили нас практически одновременно. Меня сослали из Минска в Кобрин без права выезда из города и запретили писать статьи. Иру вывезли из СИЗО под домашний арест.

Больше трех месяцев она не выходит из дому и может общаться только с сыном и родителями, и то под постоянным надзором сотрудников КГБ. Своего мужа Андрея Санникова она смогла увидеть по телеканалу «Евроньюс» в первый день суда над ним.

11 мая после мучительно долгого перерыва Ира впервые выйдет на улицу. Чтобы тоже предстать перед несправедливым судом. Но я знаю, что она это выдержит, потому что ничего не боялась там, в тюрьме, ничего ни у кого не просила. Но всегда верила, что скоро все закончится – муж и сын снова будут рядом с ней, она продолжит работать журналистом, напишет массу замечательных книг и вообще – это будет жизнь в совсем другой Беларуси.

Наталья Радина