«Передать ужас, который я испытала, невозможно»

Монологи женщин, чьи близкие пострадали от карателей во время мирных протестов.

«Рядом с нами были люди, которые под стенами изолятора дежурили четвертые сутки — и все еще не могли найти своих родных», — с болью в голосе вспоминает, как искала своего сына Игоря на Окрестина, Светлана Ивановна. Нашла она его лишь спустя несколько дней, в военном госпитале — и, рассказывая о том, что за эти дни ей пришлось пережить, вновь начинает дрожать, пишет tut.by.

В этом материале мы собрали истории белорусских женщин, чья жизнь изменилась за одну ночь. Жен, матерей, девушек тех, кто пострадал во время мирных протестов. О страхе, боли, ужасе и даже ненависти — в их монологах.

Руслан Кулевич — гродненский журналист и писатель, был задержан вместе со своей супругой Татьяной 11 августа — несмотря на то, что он был в жилетке «Пресса».

Руслан избит, у него диагностированы закрытая черепно-мозговая травма, переломы рук. Сейчас он находится на свободе.

— Это был вечер вторника. Мы с Русланом и другими журналистами стояли у входа в магазин автозапчастей, — вспоминает тот день Татьяна, жена пострадавшего журналиста. — На другой стороне улицы тоже были люди — человек двадцать. Возможно, они и участвовали в митинге, но никто ничего скандировал, не хлопал, не вел себя вызывающе. Все было мирно.

Внезапно в нашу сторону выдвинулось несколько машин — в том числе автозак и серебристый бус без опознавательных знаков. Мы подумали, что лучше на всякий случай зайти внутрь магазина, но увидели бегущую к нам журналистку, решили дождаться ее.

А потом все произошло так быстро, что никто не успел даже опомниться. К нам в «укрытие» ворвался ОМОН, мы упали. Я оказалась внизу. Парня сверху, сотрудника магазина, стали избивать, в это же время — специально или случайно, я не знаю — попали и по мне. Удар пришелся в область ребер.

— С**а, вставай, что ты лежишь! — крикнул мне омоновец. Меня схватили и кинули в маленькую камеру автозака. Потом я узнала, что мне еще повезло: в этой камере я была одна, а Руслан был в такой же еще с шестью задержанными. Не представляю, как они все там уместились.

Я уже не видела, но слышала, как его задерживали. Он кричал: «я журналист» — а его избивали в ответ. Избивали те, кто точно знали, что он — представитель прессы.

Слышала и то, как его продолжили избивать в автозаке, приговаривая: «Из-за таких, как ты, будет война, таких нужно расстреливать!».

Когда нас привезли в РОВД, выяснилось, что некоторых задержанных «пометили» маркером. Видимо, это значило: избивать или нет.

«Меченных» сказали выводить первыми. Руслан был среди них. Я слышала, как на улице раздавали указания: этому дайте в пресс, этому — по почкам.

У меня метки не было. Возможно, потому, что еще во время задержания муж сказал тем, кто нас «скрутил», что я беременна.

После того, как вывели из автозака, меня отдали девушкам-сотрудницам РОВД. Они вели себя лояльно. Потом меня отпустили, но Руслан остался там. О том, что будет с ним дальше, мне толком не сказали.

Было очень страшно. Страшно, когда задерживали. Страшно в РОВД. Страшно было слышать, как избивают близкого человека, и не иметь возможности ему помочь. Страшно было не знать, где именно он находится, жив ли.

Держаться помогала лишь поддержка — близких и незнакомых людей, которые постоянно писали и звонили мне.

На следующий день состоялся суд. Я была уверена, что Руслана выпустят, но этого не случилось — ему дали семь суток за «участие в несанкционированном массовом мероприятии».

Спустя двое суток его все же отпустили — без объяснений. Сейчас мой муж находится в больнице — у него переломы обеих рук, закрытая черепно-мозговая травма. Он в безопасности.

Но мы все еще в неведении: протокол ему не дали, а отсидел он не весь срок. Что с оставшимися сутками? Не заберут ли его снова? И вообще, имели ли его право задерживать и осуждать? Что нам делать? Мне страшно.

После этой истории я больше не испытываю уважения к правоохранительным органам. Мне больно от того, насколько они жестоки с людьми.

Игорь Ермолов, основатель школы танцев Dance Cafe, был задержан 12 августа в собственной квартире. При задержании мужчину сильно избили. Сейчас Игорь находится в военном госпитале: у него диагностированы закрытая черепно-мозговая травма, перелом пятого ребра, травма легкого, обширные гематомы, ушиб грудной клетки.

— В эту предвыборную кампанию Игорь был волонтером в штабе Виктора Бабарико, — рассказывает его мама Светлана Ивановна. — Ничего противозаконного он не делал — просто занимался сбором подписей и их подсчетом. Однако я, как и любая мать в эти тревожные месяцы, все равно переживала за своего ребенка. Да, для меня он ребенок, хоть ему и 37 лет, он мой единственный сын.

Теперь понимаю, что переживала не зря.

День, когда Игоря задержали — 12 августа — я помню поминутно. В последний раз я разговаривала с ним в 14:48. Мы обсудили какие-то бытовые вопросы, я убедилась, что с ним все в порядке, и продолжила работать. Вернувшись домой, решила набрать его еще раз. Это было в 18:44. Оба его номера были отключены.

Конечно, это меня встревожило. Но обращаться в органы я не стала: подумала, вдруг он уехал к друзьям на дачу, и там нет связи? Или вышел из дома с разряженным телефоном? Написала ему в соцсети и стала ждать. Но он не ответил.

Я звонила ему всю ночь — каждые 25 минут. Продолжила звонить и утром. Потом еще раз просмотрела все его аккаунты — и поняла, что за это время он так нигде и не объявился.

Мой сын пропал.

Позвонила в милицию. Спрашиваю: можно ли где-то увидеть списки задержанных? Мне сказали, что таких списков у них нет. Тогда, говорю, хочу подать заявление о пропаже человека. В ответ услышала, что для этого нужно приехать лично.

Собралась и поехала в ближайшее отделение. Параллельно обзвонила друзей сына — чтобы они также подключились к его поискам. А после этого вместе с отцом Игоря выехала в Минск — искать своего ребенка. Уже там, в Минске, от соседей сына мы выяснили: его забрали прямо из дома. Куда — никто не знал.

На следующее утро мы объездили все РОВД города. Ни в одном из них Игорь как задержанный не значился. Потом отправились на Окрестина. Передать весь ужас, который я испытала, находясь там, невозможно. Из застенок выходили люди — сплошные гематомы. Они рассказывали, что в камерах было по 37 человек, что там дышать нечем было… Я не могла поверить, что такое может происходить в Беларуси! И просто рыдала вместе со всеми.

А рядом с нами были люди, которые под стенами изолятора дежурили четвертые сутки — и все еще не могли найти своих родных. Они не плакали: у них на это уже не было сил.

Мы в отчаянье метались от списков к спискам, пока не зазвонил телефон. Сначала — от адвоката, которая выяснила, что нашего сына увезли в СИЗО КГБ. Потом — от волонтеров, которые нашли Игоря в военном госпитале. Туда, в госпиталь, мы и поехали, где, наконец, я смогла увидеть своего ребенка.

Увидела его — и начала плакать. Он совершенно не улыбался, у него были потухшие глаза. На груди стоял какой-то катетер, были видны гематомы… Мы хотели зайти в палату, но нам не разрешили: сказали, не положено. И я разрыдалась с новой силой.

А потом ушла к врачу. Он начал называть мне диагнозы — закрытая черепно-мозговая травма, сломанное ребро, пробитое легкое, обширные гематомы, в том числе на лице, ушиб грудной клетки… Как это все могло произойти?

Позже, когда нам все-таки удалось поговорить с сыном, мы узнали, как: Игоря избили при задержании, хотя он не сопротивлялся. К нему в квартиру ворвались (он не открывал дверь — это они взломали замок) люди в гражданском, не представляясь, приказали лечь на пол, натянули ему на голову лежавшие рядом шорты и начали жестоко избивать. Шестеро на одного! В машине его продолжили избивать. У меня лишь один вопрос: за что? Это же нарушение всех законов, всех мыслимых и немыслимых норм, этики!

Сын сейчас в стабильном состоянии. А я — в оцепенении. Я даже на месте стоять не могу: хожу все время из угла в угол. Бывает, немного успокаиваюсь, но как начинаю вспоминать весь ужас этих дней — эмоции захлестывают, дышать не могу, руки дрожат…

Я воспитывала Игоря как справедливого, честного, порядочного человека. И он вырос именно таким: у кого не спроси, все отзываются о нем лишь положительно. Мой сын — не уголовник!

Я, как мать, мысленно хочу обнять всех белорусов. Нам всем сейчас тяжело — то подъем, то упадок сил. Но нам надо вместе пережить это, обнявшись и сплотившись.

Все эти дни переживает за Игоря и его девушка Александра:

— В ту ночь, когда он пропал, я звонила ему каждый час, но телефон был выключен, — вспоминает она. — Я надеялась, что Игорь дома, что телефон просто разрядился, и утром он объявится… Но этого не произошло.

Я была в панике. Пришла к нему домой — там его не было. Увидела рядом его машину — и поняла, что что-то случилось.

Я ездила на Окрестина, искала его в списках, обзванивала всех друзей, писала заявление в РОВД… Мне там сказали: не переживайте, мы быстро его найдем. Но до сих пор (с Александрой мы беседовали 16 августа — Прим. LADY) из РОВД мне так никто и не позвонил.

Потом волонтеры сообщили, что нашли Игоря в военном госпитале — он сильно избит, у него черепно-мозговая травма. Я, конечно, надумала себе разных исходов… Но, к счастью, он в сознании, разговаривает. Немного отлегло.

Знаете, никто не отрицает, что Игорь — человек с активной гражданской позицией. Но он не преступник.

Кирилл Маевский был задержан 8 августа в районе станции метро Октябрьская. В митингах молодой человек не участвовал — он просто возвращался домой из парикмахерской, когда рядом появились сотрудники ОМОНа и задержали его. В изоляторах — сначала на Окрестина, потом — в Жодино, Кирилл пробыл три дня. К счастью, его не избивали. Сейчас парень на свободе.

— В тот вечер он пошел в парикмахерскую, — начинает рассказ мама Кирилла, Галина Викторовна. — Я попросила его сбросить мне селфи с новой стрижкой в вайбере, он сбросил — в 20:34 — и пропал. Я написала ему: где гуляешь? Ответа не было.

Прошло уже несколько часов, и я решила позвонить другу сына. Тот сказал: если Кирилл не отвечает, вполне вероятно, что его задержали. И оказался прав: несколько часов спустя мне позвонил сам Кирилл и сообщил об этом. Сказал, что на него составили протокол и через день-два отпустят. И все.

Больше никакой информации вплоть до его освобождения мне получить не удалось. Куда-то дозвониться было невозможно: 9-го были выборы, 10-го по понятным причинам все телефоны — РОВД, изоляторов — были постоянно заняты. Все эти дни я была в полном неведении.

Во вторник Кирилла отпустили. Судья, который разбирался с его делом, выслушал его историю и пошел навстречу: не отправил на сутки, а выдал повестку в суд и сказал принести доказательства.

К счастью, у меня сохранилась наша переписка в вайбере — с подтверждением, что сын вышел из салона, который находится на улице Маяковского, в 20:34. Собрали мы и другие подтверждения того, где на самом деле был Кирилл.

Согласно протоколу, его задержали в 20:30 на проспекте Независимости (примерно в 3 км от салона — Прим. LADY). Дело закрыли за две минуты. Кирилла оправдали.

Сейчас, видя все те ужасы, что происходили в изоляторах, я понимаю: нам повезло. Да, какое-то время я не знала, где мой сын, но забрала его живым и здоровым. Хотя это тоже огромная боль — сидеть и не знать, куда идти, где искать, что делать? Это беда. Такого в современном мире быть не должно.

Тем, кто еще не нашел своих близких, тем, чьи родные находятся в изоляторах, я желаю сил, мужества и веры в то, что все закончится хорошо.

— Все трое суток с момента его задержания прошли как в тумане, — признается Маргарита, девушка Кирилла. — Поначалу я вообще не знала, где он — были лишь предположения, что его задержали. Лишь спустя день мне удалось найти списки задержанных, где я нашла Кирилла.

Почти все это время я занималась отслеживанием новостей, не могла нормально спать и есть. Ночью мне снились кошмары. Я нахожусь во Вроцлаве — у меня не было возможности ни приехать, ни позвонить его родителям. Я ничем не могла надолго себя отвлечь, испытывала чувство вины за то, что ничем не могу ему помочь…

Какое-то время я была уверена, что за решеткой, как бы дико это не звучало, ему будет безопаснее. Но потом стало появляться все больше материалов о насилии и пытках за стенами СИЗО — и я начала сдаваться. Никому и никогда не пожелаю оказаться в том состоянии, когда ты мысленно начинаешь хоронить дорогого себе человека.

То, что происходит сейчас в Беларуси (и в особенности в Минске) — зверство, не имеющее права оставаться безнаказанным.