Лия Ахеджакова: «Отпустите невинных. Не развращайте население!»

Ролевые спектакли современной российской Фемиды в рецензиях Лии Ахеджаковой.

Народная артистка России в интервью корреспонденту «Новой газеты» Елене Масюк говорит о «болотном деле» и коллегах-«белоленточниках», о судьях, прокурорах и лжесвидетелях и о том, почему сейчас нельзя молчать.

— Когда вы пришли в Мосгорсуд на процесс по «болотному делу», вас что-нибудь удивило?

— Я второй раз в жизни была на суде. Первый раз — в Хамовническом, когда Ходорковского и Лебедева судили. Там свои потрясения у меня были. Я уже привыкла, что особо опасные преступники — либо такие, которые у себя лично нефть украли и налоги с этого не заплатили, либо те, кто ни в чем не виноват (их вырвали просто из толпы), — сидят в бронированной клетке. Около этой бронированной клетки стоят судебные приставы. Судебные приставы — это особые люди, иногда молодые, которые во все черное одеты, дубинка, электрошокер, черный берет, черные сапоги — ну космонавты, и им все можно. Они ходят между родителями, друзьями, которые сидят в зале, и не разрешают общаться с теми, кто сидит в клетке. Я попыталась руками помахать ребятам, подумала, что, может быть, им будет приятно, что знакомая артистка пришла, какую-то радость им доставить. И они все стали мне махать. И тут же передо мной вырос огромный, не скажу слово «амбал», иначе это же оскорбление…

— Нет, это не оскорбление.

— Нет? Амбал — не оскорбление? Огромный молодой амбал, весь в черном, и перекрыл мне эту клетку. Там же уже поженились некоторые, и жены сидят в зале. И они могут только смотреть друг на друга, хотя ничего не видно, очень толстое стекло. И если только какая-то из мам тихонько ручкой махнет — сразу встает государство в черном костюме с электрошокером и дубинкой. Я говорю: «Сынок, бл…, сколько тебе лет?» Он говорит: «Это не имеет значения». Я говорю: «Ты понимаешь, ты народную артистку перекрыл. Я тебе в бабушки гожусь, и ты, сволочь, встал между мной и ребятами, у тебя совесть есть?!» Он говорит: «Не положено». Не положено… Нельзя эту радость доставить тому, кто сидит в клетке. Как будто там звери какие-то сидят, которые перекусают, разнесут, заразят, уничтожат весь этот мир.

«Это маленькая страшная жестокость!»

Но самое главное, что меня потрясло: перед началом заседания в Мосгорсуде была пресс-конференция, которую попросили провести родители этих мальчиков (они же все молоденькие, там только один Сергей Кривов постарше). Родители кроткие, они не возмущались, они за это время притерпелись, что все время будет насилие, несправедливость, неуважение, жестокость… И страшное доказательство силы власти, что ты никто, ты ничто!

Папа Савелова Артема, седой человек, нестарый, говорит, когда была жара жуткая (а они же 12 человек в одной клетке тогда были и без воздуха, нету кондиционера в этом зале), он ходил с вентилятором, умолял судью, что вот он принес удлинитель и вентилятор для ребят… Он дошел до высшей инстанции в этой судебной иерархии, ему нигде не разрешили ребятам поставить вентилятор. А их в 5 утра будят. Какой-то чаек, дальше их привозят. Они должны пообедать в перерыве, им дают сухую лапшу, ее нужно заварить кипяточком. А судья делает очень короткий перерыв. Я длинно рассказываю, но это страшно! Это маленькая страшная жестокость! Они не успевают эту вермишель сухую заварить, и они не могут пообедать. После суда развозят в автозаках по тюрьмам, они к 12 ночи только возвращаются и не успевают поесть. Два месяца не дают душ принять, потому что по четвергам суд. Страшные вещи родители рассказывали, оказывается, всем родителям с апреля не разрешают повидаться с детьми.

А Акименков, который ослеп… Он в темном автозаке, в темном «стакане», в темной камере, он окончательно потерял зрение. И когда нам на суде показывали видео «Минаев Live», то он пожаловался, этот мальчик Акименков, что он ничего не видит сквозь стекло, а ему показывают, он должен опознавать себя или не опознавать. Правда, там есть, кому опознавать. Человек, который никого из них не знает, но всех опознает, — это следователь Гуркин, который занимается ну просто художественными измышлениями. На нем такая вина!

(Отступление. «Этот следователь — это второй случай. А первый… Я видела великого провокатора, великого прокурора Лахтина.

— На процессе Ходорковского.

— Да! Очень плохой артист! Играет злобного подлеца, некомпетентного, но грубые краски очень, он слишком грубо играл. Это такая метафора правосудия, ну это ужас! И второй раз — вот этот Гуркин, один к одному, только помоложе, артист такой».)

«Минаев Live»

— Когда я была в суде, отсматривалось видео «Минаев Live». Комментарии Минаева совершенно не сходятся с изображением. И видео, что показывали, — это не оригиналы, а копии.

Стоит клетка, а напротив — экран. Я сижу сбоку, судья сидит полулежа и два прокурора, две дамы, крупные такие, сидят полулежа на скамейках, им неудобно смотреть спиной к изображению.

Плохо видно, копия не очень хорошая. Половина кадра — то, что снято откуда-то сверху, что происходило на улицах Москвы, а половина кадра — сидит развалившись в футболке такой веселый Минаев, напротив него — как струна, сидит Марат Гельман, как бы оппонент.

— Вот пара фраз из комментариев Минаева с той трансляции:

«Основная цель митинга — стояние на Каменном мосту и прорыв», «Они прорвали оцепление и идут на Кремль».

— Ну какой Кремль, к чертовой матери! Они шли к кинотеатру «Ударник». Я услышала такую фразу в его комментариях: «Ну молодцы все-таки полицейские, очень мирно все делают, потому что в другой бы стране уже водометами бы их разогнали».

(Отступление. «Я сейчас читаю показания свидетелей. Это была абсолютно мирная демонстрация, был теплый день, шли люди, гуляли с маленькими детьми, с колясками, с собаками… Все указывают на то, что были провокаторы. Вот одно из свидетельских показаний: «Я видела, как над толпой «Ударника» появился дым, слышала, как люди начинали кричать, когда змеей в толпу врывался клин омоновцев в блестящих на солнце шлемах. Из толпы на набережную периодически выбегали люди в изодранной одежде и с ранами. Я видела человека со сломанной или сильно вывихнутой левой рукой, он не мог ею пошевелить и сказал, что это его так дубинкой ударили. Видела, что полицейские врываются в ряды демонстрантов и начинают их бить. Видела человека с залитым кровью лицом. Рядом с нами стояла семья с маленьким семилетним ребенком. Ребенок плакал от страха, мать — от ужаса. Мы хотели уйти через Лужков мост, но неизвестно откуда цепь ОМОНа вдруг заблокировала выход к мосту и рамкам».

Я еще до суда была в Фотоцентре, видела съемки крупным планом: фото и видео. Валяется кабинка туалета, и растеклись фекалии по асфальту. И девочку тащат лицом по этим фекалиям, у нее задралась маечка, сиськи голые, и ее за ноги тащат два огромных озверевших мужика. Крупным планом мужик. У него лицо… так в плохих фильмах играют фашистов. Это неправильно так играть. Озверевшая морда огромного мужика бьет в пах мальчика, валяющегося на асфальте и избитого дубинкой. Старая женщина, которую дубинкой бьют по голове. Такое я видела только в городе Брюгге в музее Мемлинга, там средневековая казнь, вот там такие картины.

— А эти фото и видео из Фотоцентра не отсматривались в суде?

— Нет, этого нету на суде».)

Комментарии Минаева меня ужаснули.

— А как-то объясняли следователи, прокуроры, почему отсматривается именно эта пленка? Суду же нужно смотреть, что на площади было, а не на Минаева в студии.

— Нет, нам не объяснили.

— Как реагировали на реплики Минаева судья, прокуроры?

— Никак. Вот как лежали, так и лежали…

— А зал как реагировал на его реплики?

— Ну что вы, мы все были тише мыши. Я уже знаю эти дела — выгонят и все. А еще, не дай бог, из-за меня маму чью-нибудь выгонят. Все, что наговорил Минаев в комментариях, хотя они абсолютно расходятся с видеорядом, пойдет в обвинение. Я не знаю, чем он за это расплатится. Если он действительно верующий человек, как он перед Богом ответит: я посадил 12 человек в тюрьму ни за что ни про что. Он-то знает, что это были мирные граждане, ни в чем не виноватые.

— То есть вы думаете, что если бы не было комментариев Минаева, то по-другому бы реагировали и прокуроры, и следователи, и судья?

— Это доказательства. Это доказательства, которые приравниваются к факту. И его комментарии прилагаются к его съемкам. По всему видно, что суд как бы на стороне обвинения.

«На нем креста нет!»

— В перерыве, когда я вышла из Мосгорсуда, совершенно пораженная несовпадением комментариев и видео и того, что я видела в Фотоцентре, и почему это не показывают в защиту, а в обвинение идет пленка «Минаев Live», — ко мне подошел кто-то из журналистов с вопросом: «Как вам Минаев, его комментарий?» Я сказала: «На нем креста нет». Через несколько дней мне домой звонок: «Это кто? Ахеджакова? С вами говорит пресс-секретарь Минаева». Я говорю: «Как тебя, детка, зовут?» Он говорит: «Андрей. Сейчас я вас соединю с Сергеем Сергеевичем, и вы, пожалуйста, — это он мне говорит, — когда я вас соединю, представьтесь».

Дальше долго жду, чтобы представиться Минаеву, потому что он меня, наверное, не знает. Я теперь его знаю, раньше не знала. Дальше звонит пресс-секретарь Андрей и говорит: «Вы знаете, он в Париже, я не могу его отловить». Я говорю: «Лови, детонька, я жду». На другой день опять пресс-секретарь Минаева Андрей звонит и говорит: «Вы знаете, он за ночь переехал в Испанию, я его сейчас найду в Испании». Я говорю: «Давай ищи, детка, поговорю с Минаевым». Нету. В Испании тоже не нашли мы его. Хотя каждый раз мне было сказано: «Только смотрите, представьтесь, когда он будет с вами говорить». Наконец через два дня мне звонит сам и говорит: «Это Ахеджакова Лия?» Я говорю: «Да». Сказал, что это Минаев, и говорит, что я сказала, что «на нем креста нет»… Где-то Минаев это отловил, будучи в таких поездках замечательных. Я говорю: «Да, вы знаете, я считаю, что на вас креста нет». Разговор был недолгий. Он сказал: «Я бы всех «белоленточнико» стрелял». «Почему?» — я спросила. Я назвала «белоленточников», среди которых замечательные люди — Эльдар Рязанов (мой друг), Воинов, я назвала очень многих актеров, писателей…

(Отступление. «Я вспомнила, как мы стояли на Садовом кольце, когда была «Белая ленточка», и мы растянулись. У нас была репетиция с Димой Крымовым того спектакля, за который мы потом в Шотландии получили главный приз на Шекспировском фестивале — «Сон в летнюю ночь». И мы всей репетицией (благо рядом Сретенка) пошли туда стоять. Я была так счастлива. Шли такие чудные люди, мы все обнимались. И у кого-то белая ленточка, мне муж купил белый шарфик, сам шел тоже в белом шарфике по Садовому и снимал это все. Шел Кирилл Серебряников со своими актерами с белыми гвоздиками. Я отдала им белый шарф, а они нам отдали белые гвоздики. Шел мужик, у которого вместо белой ленточки на шее была белая собака. И собака висела очень довольная, что они так гуляют с хозяином, большая собака. Все хохотали и снимали их. И назавтра все газеты вышли с портретом дядьки, который шел по Садовому кольцу с белой собакой на шее. Ехали машины, гудели. Там были такие смешные надписи. Я была в счастливой стране. Я была в очень счастливом городе. Вот никогда у меня не было ощущения Родины, вот только тогда».)

— А Минаев объяснил, с какой целью он вам звонит?

— Я не знаю, что он хотел. Два раза он мне звонил. Сначала по мобильному телефону, потом по городскому. Я его спросила: «С какой позиции вы так комментировали? Это же ложь все! С какой позиции вы ведете себя практически как Мамонтов? Это телевидение Мамонтова…»

(Отступление. «Я когда вижу Мамонтова, у меня ощущение, что война началась. Мне страшно делается. Я знаю, что после еще одной его передачи посадят еще человек 15.

— Вы смотрите Мамонтова?

— К сожалению, да.

— А зачем?

— Все так говорят — зачем ты смотришь? А вдруг меня затронет?

— Вам кто-нибудь расскажет, тогда посмотрите в интернете.

— Я хочу знать о них… что он говорил, чтобы не в пересказе кого-то, а лично хочу знать, что он про нас говорит. Это же про нас!».)

— На что он (Минаев) мне сказал: «Потому что я люблю Россию. А те, кто ходит на митинги, это все враги народа». Я говорю: «Враги народа сгнили в тюрьмах, чтобы вы могли вот так свободно ездить по Европе, комментировать с экрана телевидения, все что хотите говорить и за это не сесть в тюрьму». Я Солженицына припомнила некстати, он мне тоже сказал: «Да, враг народа, и правильно, что сидел».

— Солженицын — враг народа?

— Да. В общем, мы говорили о его любви к Родине и о врагах народа, к которым я отношусь. И вот Минаев мне говорит: «Я бы «белоленточников» стрелял, потому что сытые все идут на митинги, за деньги Госдепа». Слово «госдеп» для меня пароль — как только мне говорят, что «за деньги Госдепа», «печеньки», я дальше разговор не продолжаю, потому что я понимаю, что надо мной издеваются. На слове «госдеп» я закончила разговор, я сказала: «Пожалуйста, на этом расстанемся, и забудьте мой телефон, никогда в жизни больше мне не звоните».

— Минаев кажется абсолютным эгоистом, циником. И почему его вдруг так задело ваше высказывание? Наверняка ведь не только вы говорите…

— Нет, ну если бы он слышал, что о нем говорили на пресс-конференции перед судом и Оля Романова, и родители, и все, кто был накануне на суде… Он (Минаев), конечно, не приходит в суд, но с его камерами ходят и отлавливают каждый момент: поковырялся кто-то в носу — тут же его снимают; кто-то почесался… Снимают постоянно, и снимают все. И снимают как-то провокационно.

«Крестик может надеть кто угодно, даже палач!»

— Вот цитата Минаева из «Твиттера»: «А про Бога — это вам за актрисой Ахеджаковой в очередь надобно. Она, правда, еще про крест нательный очень интересовалась».

— Не интересовалась. Я знаю, что на нем нет креста. Не в том смысле, что у него нет крестика. Крестик может надеть кто угодно, даже палач! Палач может ходить с крестиком, ходить в храм, отмаливать там… Отрубил голову, пошел покаялся.

Я знаю, что наверняка он сильно православный, религиозный, что он ходит целовать Пояс Богородицы, ходит поклониться Кресту. И, наверное, без очереди прошел с камерой, потому что очередь была на десятки километров к Кресту Андрея Первозванного. Я видела эту страшную очередь. Думаю, что он там был. Наверное, у него есть крестик, они сейчас все православные, даже подлецы, даже провокаторы, они все с крестиками. И они все готовы растерзать, убить, распять этих девочек из Pussy Riot.

(Отступление. «Я прочла замечательное интервью Зои Световой с отцом Павлом Андельгеймом, где он говорит, что Pussy Riot — это проект Бога, что наша православная церковь потеряла все заповеди, она забыла милосердие, она наживается, она спаялась с властью и силовиками. Но отец Павел Андельгейм диссидент от РПЦ. И его мысль, что то, что сделали эти девочки из Pussy Riot, — это Господь допустил, это правильно».)

Но креста на нем (Минаеве) нет. Это такое выражение есть в русском языке о человеке, который преступает заповеди.

— А какие заповеди он преступил?

— Он клевещет, он лжесвидетельствует. В нем нет никакого милосердия. Ведь он понимает, что это видео с его комментариями засовывает в тюрьмы невинных людей. Я уверена: он знает, что они невинны и что не было никаких массовых беспорядков, а были заранее спланированные провокации, скорее всего, силовиками спланированные.

— И он вам больше не звонил?

— Нет, больше не звонил, но думаю, что он проявится. Он не отмщенный остался.

— То есть он должен вам сделать какую-то гадость?

— Обязательно. Вот он не отмщен. А он привык быть отмщенным.

«Когда играешь злого, показывай, где он добрый»

— А когда вы ходили на процесс по Ходорковскому, что вас там поразило больше всего?

— У меня колено тогда было разбитое, и я стояла на площадке перед судом — одна нога ниже на лестничной площадке. И сказали, будут гнать преступников, поэтому надо сойти. Я уперлась, что не сойду, мне больно, так буду стоять. На меня пристав автомат направил… и мне пришлось подвинуться вниз по лестнице. Я тогда уже поняла, что происходит. Сверху гнали двух «преступников» с заломленными назад руками в наручниках, голову вниз, и сзади автоматчики, и впереди автоматчики. Но я успела им помахать рукой, и они мне улыбнулись… Дальше их в клетку посадили.

Меня совершенно потрясло, как один из них, Лебедев, допрашивал свидетелей. Сначала хотели четверых лысых огромных мужиков одновременно опросить. Лебедев сумел настоять, чтобы по очереди. И вот, между прочим, какой талант: за три часа он сумел доказать, что каждый из этих четверых не помнит, как он подписывал, не помнит, что он подписывал, и отказывается от своих слов. Он (Лебедев) сумел доказать, что это были лжесвидетели. Но когда Лахтин вмешивался и не мог что-то понять в терминах, тогда Лебедев говорил: «Да посмотрите, вон на стене сейчас вам проекцию дают, вот строчка третья сверху, читайте». И в какой-то момент в эту щель в клетке Платон Леонидович сказал: «Лахтин, сядь». Лахтин подпрыгнул до потолка и закричал: «Ваша честь, я протестую!» И тогда усталым голосом «ваша честь» (судья Данилкин) сказал: «Правда, Лахтин, сядь».

Такой фарс шел. У нас в институте говорили: «Когда играешь злого, показывай, где он добрый». Вот Данилкин такой был артист, более тонкий, он показывал, где он добрый, этот монстр. И он все время был какой-то добрый и интеллигентный. Но мы-то знали, что он творит. Лахтин сел. И тогда я нечаянно (я уже знала, что нельзя ни смеяться, ни шептаться, ничего), а рядом со мной Каспаров сидел, — мы засмеялись. И что же? Пристав с автоматом вывел пенсионерку, которая пришла с цветами на этот суд. Огромный букет цветов красовался перед этой клеткой, где сидели Михаил Борисович и Платон Леонидович. И вот ее-то и выгнали…

— Отличался процесс над Ходорковским и Лебедевым от процесса по «болотному делу»? По атмосфере в суде…

— Во-первых, сейчас нет оружия у приставов, а только дубинки и электрошокеры. А на процессе Ходорковского и Лебедева было оружие. Во-вторых, было два человека, сейчас в такой же клетке, в духоте сидят двенадцать. Два человека, очень сильные, мужественные, абсолютно не сломленные, с ясными замечательными мозгами, два таких потрясающих кризис-менеджера, с умом, памятью великолепной… И при этом они были вынуждены говорить «Ваша честь», вставать, бежать с заломленными руками… Здесь же сидят мальчишки. Многие из них избиты были. Но у меня не было ощущения, что они в каком-то рабском состоянии, хотя мыться не дают, не кормят, унижают, обвиняют в том, чего не было.

— Лия Меджидовна, а вы собираетесь и дальше ходить на «болотный» процесс?

— Если я буду свободна, не будет спектакля или репетиций, я пойду. Мне сказали родители, что, «когда приходят известные люди — вот Людмила Михайловна пришла, вы пришли, — судья Никишина иначе себя ведет». Но когда никого нет, только родители, она так страшно обрывает всех. Все, что идет в защиту: «Сядь!», «Нельзя!», «Не разрешаю!». На все окрик и насилие. А когда приходят известные люди, она этого не делает.

— А своих коллег по театру вы призывали пойти на процесс?

— Никогда. Это человек должен сам.

— А на митинги ваши коллеги по театру ходят?

— Нет.

— А как в театре относятся к тому, что вы ходите на митинги?

— Не знаю. Один раз услышала негативное мнение от людей, от которых я не ожидала это услышать. Один раз в гостях у своей очень близкой подруги, народной артистки, за столом услышала, как один человек сказал по поводу того, что я письма подписываю, что я участвую в общественном расследовании по «6 мая», что я подписала письмо в защиту девчонок из Pussy Riot… Он сказал, что «актриса — это сфера обслуживания». Нас там три актрисы за столом сидели, и сидел этот некий, по-моему, богатый человек, у которого есть какая-то недвижимость и он использует чей-то труд, они пишут иконы… Чем-то таким православным занимаются как бы. И он мне сказал: «Знаешь, что такое актриса? Спела — тебе заплатили, и иди домой». Тогда как раз умер Богдан Ступка, мой партнер и мой друг, умер Игорь Кваша, мой постоянный партнер в течение 30 лет в театре «Современник», — вот это все на меня навалилось… И я это восприняла еще и на их счет, что мы — обслуга. Но есть обслуга, а есть не обслуга. Никто, кроме меня, за столом не обиделся. И я сказала: «Ну, включился говномет»… Я встала из-за стола и ушла из этого дома, где меня никто не защитил, ни один человек.

Путину…

— Я читала о том, что, когда в 2010 году была встреча Путина с творческой интеллигенцией, вы решили ничего не говорить, дав возможность…

— Чулпаше (Хаматовой), да, это было очень важно. У Чулпан были очень серьезные задачи, чтобы не приравнивали редкие лекарства к наркотикам. Это мог только он (Путин) сделать, и он это сделал, насколько я знаю.

— Если бы сейчас у вас была такая возможность, что-то сказать Путину, что бы вы ему сказали?

— Я бы ему сказала: «Владимир Владимирович, прочтите наше (общественное) расследование того, что было накануне вашей инаугурации, и отпустите ребят на свободу. Отпустите этого Фарбера — это состряпанное дело, это ежу ясно, слепому видно, глухому слышно. Отпустите мэра Ярославля. Отпустите мэра Энгельса. Отпустите Михаила Борисовича и Платона Леонидовича. Отпустите их, они ни в чем не виноваты, это состряпанные дела. Наше правосудие избирательное, Владимир Владимирович, вы об этом прекрасно знаете. Отпустите невинных. Не развращайте население».

Знаете почему я хожу в суд, почему я на процесс по «6 мая» хожу? У Галича есть песня, там есть такие слова: «Промолчи, промолчи, попадешь в палачи». Это раз и навсегда надо запомнить. Если молчишь — соучаствуешь в подлости.

Фото: Анна Артемьева — «Новая»