«Я же знаю, что ты — шпион!»

Необычная судьба Нобелевского лауреата одного из создателей водородной бомбы в СССР.

Если верить статьям в энциклопедиях, судьба нобелевского лауреата Игоря Тамма сложилась безоблачно. Две сталинских премии, ордена, титул академика, частые поездки на конференции за границу в Италию, Германию, Францию… Когда Хрущев расстреливал Новочеркасск, он осваивал водные лыжи на Женевском озере. Но на самом деле вся его жизнь была похожа на рискованный аттракцион, балансирование между «пан» и «пропал», и лишь череда невероятных, порой фантасмагорических случайностей позволила дожить до 75 лет, пишет sibreal.org.

Математика от Махно

Он родился во Владивостоке в 1895 году, в семье немецкого инженера, пустившего корни в России. Отец, Евгений Тамм, руководил стройкой участка Транссиба (в память о нем позднее была названа одна из станций магистрали, «Евгеньевка»). Человек он, видимо, был яркий и решительный: рассказывают, что однажды в Украине во время еврейского погрома один пошел на толпу черносотенцев с тростью и разогнал погромщиков.

Вскоре после рождения первенца семья перебралась в Елизаветград, где Игорь окончил гимназию и в 1913 году был отправлен родителями на учебу в Эдинбургский университет. Отец надеялся, что в тихой Шотландии сын отвлечется от революционных идей, которыми после первой русской революции бредили подростки-гимназисты. Но оказалось, что Маркса в Эдинбурге читают куда больше, чем в Малороссии. К тому же учеба на чужбине продлилась недолго: спустя год, перед самым началом войны, Тамм решил вернуться в Россию и перевелся на физико-математический факультет Московского университета, который окончил в 1918-м. Уйти на фронт добровольцем ему не удалось — мешало плохое здоровье, но на переднем крае он все-таки побывал, в качестве вольнонаемного медицинской службы. С фронта Тамм вернулся в 1917 году убежденным революционером, членом партии меньшевиков и, доучиваясь на последнем курсе, успел даже принять участие в работе Первого съезда Советов как делегат Елисаветграда от партии меньшевиков. На этом, впрочем, его увлечение «музыкой революции» закончилось: от нее все больше отвлекала физика, а в университете Тамму сулили стремительную карьеру, за первые научные труды ему вне очереди присвоили профессорское звание…

Увы, для научной работы это было не лучшее время. В конце 1919 года всех выпускников отправили преподавать физику в только что освобожденные от белогвардейцев города. Так Игорь Тамм вновь оказался в Украине, в самой гуще Гражданской войны. Сперва он преподавал в Таврическом университете в Симферополе, потом в знаменитом Одесском политехническом институте. Именно здесь с ним приключилась почти фантастическая история, живописующая весь абсурд Гражданской войны (ее приводит в своей книге «Эврики и эйфории» Уолтер Гратцер):

«Однажды, когда город был занят красными, Тамм (в те времена профессор физики в Одессе) заехал в соседнюю деревню узнать, сколько цыплят можно выменять на полдюжины серебряных ложек — и как раз в это время деревню захватила одна из банд Махно. Увидев на нем городскую одежду, бандиты привели Тамма к атаману — бородатому мужику в высокой меховой шапке, у которого на груди сходились крест-накрест пулеметные ленты, а на поясе болталась пара ручных гранат.

— Сукин ты сын, коммунистический агитатор, ты зачем подрываешь мать-Украину? Будем тебя убивать.

— Вовсе нет, — ответил Тамм. — Я профессор Одесского университета и приехал сюда добыть хоть немного еды.

— Брехня! — воскликнул атаман. — Какой-такой ты профессор?

— Я преподаю математику.

— Математику? Тогда найди мне оценку приближения ряда Макларена первыми n-членами. Решишь — выйдешь на свободу, нет — расстреляю.

Тамм не мог поверить своим ушам: задача относилась к довольно узкой области высшей математики. С дрожащими руками и под дулом винтовки он сумел-таки вывести решение и показал его атаману.

— Верно! — произнес атаман. — Теперь я вижу, что ты и вправду профессор. Ну что ж, ступай домой.

Кем был этот человек? Никто не знает. Если его не убили впоследствии, он вполне мог позднее преподавать высшую математику в каком-нибудь украинском университете».

— Эту историю приводят, кажется, все без исключения биографы Игоря Евгеньевича, — вспоминает в разговоре с нами правнук ученого математик Михаил Тамм. — Я помню ее с детства. Но у нас в семье со слов прадеда историю рассказывали немного по-другому. Он все-таки не смог тогда решить задачу — обстановка была очень нервная. Но махновец якобы сказал ему: ладно, вижу, что разбираешься в высшей математике, а как там правильно считать, я сейчас уже и сам забыл.

Но на этом одесские приключения Тамма не закончились — спустя несколько месяцев он был арестован ГПУ. Из-за чего — он мог только гадать. Может, сыграла роль его немецкая фамилия или меньшевистское прошлое? Он провел три дня в камере с другими заключенными, которых каждый день по два-три человека выводили на расстрел. На четвертый пришло письмо от Дзержинского с личным приказом освободить молодого профессора. Выпуская Тамма, следователь лишь покачал головой и прошипел:

— Да я же знаю, что ты все-таки шпион!

— Почему? — удивленно спросил Тамм.

— Ну вот же!

И следователь достал из ящика стола фотографию девушки, возлюбленной Тамма (и его будущей жены). На обороте фотографии красовалась игривая надпись, которая чуть было не стоила юному ученому жизни:

«Мы все — твои агенты!».

Немного водородной бомбы

В Одесском политехе судьба свела Тамма с одним из ярчайших ученых своего времени, основателем научной школы по радиофизике, академиком Леонидом Мандельштамом. В начале XX столетия, после работ Эйнштейна, Бора, Планка, мир теоретической физики казался не менее притягательным и романтичным, чем мир музыки или поэзии. Это была стихия, в которую погружались с головой, от желающих посвятить ей жизнь не было отбоя.

Но Леонид Мандельштам быстро разглядел уникальный талант в коренастом подвижном юноше, и вскоре несколько научных работ Тамма произвели фурор не только в Советской России, но и за рубежом. Один из первых его трудов по теории относительности высоко оценил сам Эйнштейн. Знаменитый физик Пауль Эренфест выхлопотал ему стипендию для научной практики за границей, и около полугода Тамм провел в крупнейших физических лабораториях Голландии и Германии. В начале 20-х он перебрался в Москву, где его научная карьера развивалась стремительно: в 1929 году вышла в свет его книга, фундаментальный курс «Основы теории электричества», впоследствии переиздававшаяся более 10 раз и переведенная на многие языки мира (по ней позднее училось несколько поколений советских физиков). К началу 30-х годов Тамм получил должности завкафедрой теоретической физики МГУ и завсектором теоретической физики в институте физики Академии наук СССР. Он работал не покладая рук.

Но с неменьшей энергией начинала работать репрессивная машина, уничтожавшая в советской науке все яркое и живое. В 1936-м были расстреляны многие его друзья и коллеги, такие, как физик Борис Гессен и любимый ученик Семен Шубин (совместно с которым Тамм создал квантовую теорию фотоэффекта в металлах). В том же году арестовали брата — крупного инженера Леонида Тамма. Его обвинили в подготовке взрыва коксовых батарей в Донбассе и спустя несколько месяцев расстреляли.

Разумеется, Игорь Тамм со своим заграничным образованием и меньшевистским прошлым был первым кандидатом на арест. Но, как рассказывают, за него (как и за многих других талантливых молодых ученых) неоднократно вступался академик, основатель школы физической оптики Сергей Вавилов (брат генетика Николая Вавилова).

— Как-то перед войной Игорь Евгеньевич отдыхал у родственников под Киевом. Это было лето 1938 или 1939 года — сейчас уже не у кого уточнить — в дверь постучал почтальон и вручил ему повестку, обязывавшую срочно явиться в Москву, в отдел НКВД, — рассказывает Михаил Тамм. — Оставалось лишь попрощаться с родными, собрать чемоданчик и сесть на поезд. Но странная, почти фантастическая удача и здесь сопутствовала ему — буквально за один день, пока поезд шел в Москву, во всех советских газетах вышла знаменитая сталинская статья «О перегибах». Разумеется, Сталин и не думал приструнить ею рвение работников НКВД, но, пока им это объяснили, прошло время. Видимо, свежая газета со статьей легла на стол следователя как раз вместе с делом Тамма. Искусство колебаться вместе с линией партии было обязательным навыком для выживания любого госслужащего, и потому с ученым вежливо поговорили, пожелали успехов и отпустили на все четыре стороны.

Однако круг все сжимался. И, хотя по совокупности заслуг перед наукой Игорю Тамму вполне приличествовало звание академика, об этом не могло быть и речи. Немецкая фамилия и происхождение, учеба за границей, нежелание вступать в партию… Единственный партбилет, который когда-либо был у Тамма, — партбилет партии меньшевиков (он его не уничтожил, хранил в ящике стола, даже легкомысленно показывал друзьям, и об этом «наверху» прекрасно знали). Говорят, Жданов ежегодно собственноручно вычеркивал его имя из списков в действительные члены Академии наук. Он, пожалуй, с огромным удовольствием вычеркнул бы его и из списков живых — но, как назло, Игорь Тамм считался одним из крупнейших специалистов в области ядерной физики. А это уже было делом государственной важности… Впрочем, даже во время войны близко к секретным проектам его старались не подпускать.

Но после смерти Жданова все изменилось в одночасье. Сталин требовал ускорить создание водородной бомбы, а Курчатов утверждал, что без Тамма это невозможно. Его не просто допустили к проекту, но переселили на несколько лет в «Арзамас-16», где он возглавил рабочую группу по созданию супероружия. Его подчиненными были такие блистательные ученые как Виталий Гинзбург и Андрей Сахаров, и помимо бомбы (испытания которой успешно прошли в 1953 году) из недр этой рабочей группы вышло несколько научных теорий и идей, опередивших свое время, таких например, как принцип электромагнитного удержания горячей плазмы в ТОКОМАКе.

Вернувшись в Москву и получив вторую Сталинскую премию (первую он получил еще в 1946 году), Тамм не слишком изменил стиль жизни, на 90 процентов состоявшей из напряженной работы. Огромные по тем временам деньги, обладателем которых он внезапно стал, Тамм потратил самым экстравагантным образом: большую часть раздал в виде анонимных стипендий для молодых ученых, студентов, художников и писателей, которых ему рекомендовали друзья. Передача денег происходила тайком, так что многие годы никто не подозревал, откуда им на голову свалилась такая удача… Немало денежных переводов Игорь Тамм отправлял в Норильск и другие города Сибири, где отбывали сроки его родственники, друзья или хорошие знакомые.

Нобелевка и другие пустяки

Все, кто смотрел научно-популярные фильмы о ядерных реакторах, помнят, что вокруг рабочей зоны в охлаждающей реактор жидкости распространяется красивое голубое сияние. Это так называемый «эффект Черенкова», открытый еще в 30-е годы, до появления настоящих реакторов. Сам Черенков, обнаруживший это свечение вблизи радиоактивных зон, не мог его объяснить в рамках существующих физических теорий. Тамм заинтересовался этим эффектом. Его объяснение по тем временам казалось почти крамольным: он утверждал (и доказывал это с помощью математической модели), что свечение вызывают элементарные частицы, двигающиеся быстрее скорости света!

Но разве это возможно? Ведь Эйнштейн полагал, что скорость света нельзя превысить! Да, но только скорость света в вакууме. В воде и других средах свет распространяется значительно медленней, и нейтроны могут его обогнать. Именно эти «сверхсветовые» частицы и вызывают свечение…

Сам Игорь Тамм не считал это открытие чем-то чрезвычайно важным и почти о нем забыл, но Нобелевский комитет придерживался иного мнения. В 1958 года Нобелевская премия по физике была присуждена трем советским ученым: открывателю эффекта Черенкову, а также Тамму и Франку (уточнившему математическую модель) — за его эффектное объяснение. Это, кстати, была первая в истории Нобелевка, которую получили русские физики.

Для Тамма, буквально фонтанировавшего теориями, все это казалось вчерашним днем науки, куда важней была возможность сказать несколько слов с нобелевской трибуны. А говорил Игорь Тамм захватывающе, напористо и быстро (его ученики даже в шутку придумали единицу для измерения скорости речи в «один Тамм»). И все-таки для Нобелевской лекции ему не хватало отведенного времени в 40 минут, он заранее попросил Черенкова уступить еще десять из своего регламента. Говорил не столько о науке, сколько о проблемах войны и мира, о необходимости ядерного разоружения (он ведь был участником всемирного Пагуошского движения ученых за мир, подписывал официальные письма и воззвания к «сильным мира сего»). Речь звучала на почти безупречном английском, чуть испорченном шотландским акцентом, который Тамм «подхватил» во время учебы в Эдинбурге. Впрочем, это было частью благородной нобелевской традиции, ведь не говорить же с трибуны о реальных проблемах ядерной физики… А от реальных политических проблем он старался держаться подальше — но лишь до тех пор, пока политика не вступала на территорию науки.

Так, например, в 1956 году Тамм, уже получивший звание академика, одним из первых поднял свой голос в защиту генетики, и приложил огромные усилия чтобы прекратилось шельмование учения Вавилова, начатое когда-то Лысенко.

С другой стороны, и настоящей науке в области политики, по мнению Тамма, делать было особо нечего. Когда-то сделавший решительный и бесповоротный выбор между политикой и наукой в пользу последней, Тамм никогда не порицал правозащитную деятельность Андрея Сахарова, с которым их связывали не только долгие годы совместной работы, но и крепкая дружба, и которого он считал крупнейшим из ученых XX столетия. Но все-таки он не раз с горечью говорил, что очень обидно видеть, когда такой талантливый ученый бьется головой о стену, вместо того чтобы заниматься научной деятельностью.

Вирус от летучей мыши

Может быть, именно благодаря позиции «небожителя от науки» для Игоря Тамма не существовало «железного занавеса». География его путешествий по миру была уникальна для советского человека, он, кажется, перемещался через границы с той же удачливостью, с какой в юности выходил из расстрельных камер контрразведок…

Конечно, в основном это были не путешествия, а рабочие поездки. Конференции, семинары, симпозиумы… Почти всюду — на своем языке. Тамм, помимо английского, отлично знал немецкий, неплохо говорил по-испански и по-голландски. Но настоящие путешествия, его страсть до самой старости — горные вершины и глубокие пещеры всего мира — занимали у Тамма все оставшееся от работы время.

Альпинизмом он увлекался с начала 20-х годов, поднимался с друзьями на ледники и вершины Кавказа, покорял хребты Памира. Занимался поисками снежного человека и легендарных сокровищ пещеры Мата-Таш, куда в 1957 году организовал на собственные средства экспедицию. По одной из версий, именно пещеры стали причиной его смерти. В 1959 году во время одной из экспедиций Тамм заразился редким вирусом, передающимся человеку от летучих мышей, и спустя несколько месяцев у него начались проблемы с легкими. Впрочем, врачи поставили диагноз, не связанный с летучими мышами, — БАС. Последние три года жизни Тамм провел на аппарате ИВЛ (сегодня, к сожалению, не нужно расшифровывать это сокращение). «Теперь я понимаю, что чувствует жук, которого насадили на булавку», — грустно шутил ученый, когда его навещали ученики. Но даже лежа в кровати, с трубками в трахее, Тамм продолжал работать. Записи в его научных дневниках обрываются в апреле 1971 года…

Именем Игоря Тамма назван кратер на обратной стороны Луны, на Алтае есть пик Тамма и перевал Тамма. В Москве — площадь его имени. Во Владивостоке, на родине — памятник перед корпусом Института физики Дальневосточного федерального университета. Имя академика Тамма вошло в список самых влиятельных россиян XX столетия.

Но все это, конечно, пустяки — по сравнению с плотностью и плодотворностью жизни, которую ему удалось прожить.