Как белорусский театральный режиссер Юрий Диваков покоряет польские театры

В августе он показал в Варшаве сразу три спектакля.

Эпатажный театральный режиссер Юрий Диваков в августе показал в Варшаве сразу три спектакля. В модерновом театре TR Warszawa одна за другой прошли премьеры «Eulenspiegel» («Тиль Уленшпигель») и «Koniec Półświni» («Конец полкабана»), а фестиваль Inex Fest показал интерактивный спектакль «рЭвалюцыя Зайца» («рЕволюция Зайца»). Выглядит как успех: белорусский режиссер то и дело выступает на разных варшавских сценах, в том числе по приглашению польских театров, как это было с недавней постановкой «Zła krew» («Плохая кровь») в Teatr Powszechny. Но действительно ли это такой успех, каким кажется со стороны, и возможно ли театральному режиссеру работать и зарабатывать в эмиграции? Об этом DW спросила у Юрия в первую очередь.

«Стоит ли эта работа того, чтобы за два года себя загубить»

— Я подсчитал: с начала года я выпустил четыре премьеры. Можно сказать, у меня все супер: есть работа, возможности, разные предложения. Не скажу, что меня устраивает, какие гонорары из этого получаются, иногда это не гонорары, а ежемесячные выплаты в рамках резиденций. Но сложно отказаться от предложений, потому что думаешь, что если сейчас откажешься, другого тебе завтра уже не предложат. В результате одно наваливается на другое, и ты больше не получаешь удовольствия. Нету в этом такого счастья, как может показаться со стороны.

С проекта «Eulenspiegel» мне пришлось на какое-то время уйти по состоянию здоровья, и команда работала сама. В такие моменты начинаешь присматриваться: стоит ли эта работа того, чтобы за два года себя загубить, не получая удовольствия и материальной отдачи? Но огромная поддержка идет от людей, с которыми работаешь, а я работаю с очень хорошими белорусскими и польскими актерами и актрисами. Когда они выходят на сцену, это очень сильно.

— В «Koniec Półświni» два белорусских актера играют на польском языке. Почему на польском?

— Я понял, что можно долго играть по-белорусски, но это будет для ограниченной аудитории, тем более белорусы, которые здесь живут, понимают польский язык. Интуиция подсказывает, что так нужно, потому что спектаклями на языке страны ты себя предлагаешь, показываешь, что можешь работать не для одной аудитории. К тому же, в работе с языком, который знаешь неидеально, есть интересный момент сложности: он помогает найти визуальные образы, которые сильнее слов. После премьеры «Koniec Półświni» мне написали, что ничего не понимали по-польски, но просто смотрели и получали удовольствие. Я знаю, что тем, кто ставит по-белорусски на тему протестов или войны, это нужно. Мне нужно что-то другое.

«Мне театр никогда не приносил покоя и удовольствия»

— А что вам нужно, если говорить о карьере и развитии в Польше?

— Я не знаю. Сейчас дребезжит тема создания для белорусских театралов в Варшаве своего Дома. У меня к ней двоякие чувства. Я не оцениваю, плохо это или хорошо, но лично я не за коллективизацию. Уже сколько раз я видел людей, у которых есть кабинет — если у тебя есть мягкое кресло из свиной кожи, которое еще и крутится, тебе не интересно заниматься театром. К тому же театр — структура завистников. Можно посмотреть, сколько белорусские театры протянут, когда получат свой Дом. Может, все будет окей и я не прав — тогда прекрасно.

— Но не каждый находит свое место в Польше, а такой Дом в теории мог бы зарабатывать.

— Мне кажется, 70−80 процентов тех, кто разговаривает об этом Доме, так привыкли к своим кабинетам и гримеркам в Беларуси, что их организм требует того, что было: комфорта, приятности, стабильности, покоя и удовольствия. Мне театр никогда не приносил покоя и удовольствия, разве что на мгновение: ты выпускаешь премьеру и уже завтра понимаешь, что у тебя полгода-год может не быть работы. Мне с этой точки зрения проще, я в театры приходил и уходил, и если не буду заниматься театром, займусь чем-нибудь другим: выйду на улицу и буду танцевать.

— Хватит ли спроса белорусской диаспоры для того, чтобы белорусский театр работал за границей?

— Меня удивило, что на «Koniec Półświni» был неполный зал, хотя на «Eulenspiegel» все было занято. Я подумал, может, просто лето. Мне кажется, Дом может быть востребован, если там каждый месяц будут премьеры или если он с сильным менеджментом и пиаром будет возить спектакли по разным странам.

«Даже то, как здесь ходят люди, повлияло на мои работы»

— Спектакли «Eulenspiegel» и «Koniec Półświni» мало того, что невозможны в сегодняшней Беларуси, но и не были бы возможны в Беларуси до 2020 года. Вы лично за границей работаете по-другому?

— Да, здесь по-другому себя чувствуешь, и в этом развитие. Ты смотришь рассветы в городе, разговариваешь с разными людьми, используешь разные языки, имеешь доступ к искусству, которое трудно было бы увидеть в Беларуси. Эта атмосфера, даже то, как здесь ходят люди, повлияла на мои работы. Город помогает достигать какой-то свободы, ты подсматриваешь жизнь и думаешь: «Ух ты!», и тоже пытаешься быть здесь и сейчас, а не думать о том, как спрятаться, побыть в стороне, понаблюдать.

— «Eulenspiegel» откликается на белорусские события. У вас сохраняется желание оставаться в белорусской теме?

— Оно выходит естественно. Я, наоборот, скорее прячу эту тему в себе и никому ее не показываю, но через театр, инсталляцию или коллаж она все равно пролезает. Мне очень не нравятся темы повестки дня: вот возникло протестное искусство, потом война. Вот спектакль показывает, как в тюрьме бьют по голове… Зачем тогда заниматься искусством? Я так не умею, это не моя история, я ищу другой способ высказаться. А у кого-то такое получается, и это супер.

— Где ваши спектакли можно будет увидеть в ближайшее время?

— В начале октября мой спектакль «Nastia» («Настя»), который я в прошлом году поставил в Teatr Powszechny, поучаствует в фестивале Bliski Wschód в Белостоке, а «рЭвалюцыя Зайца» на польском языке войдет в репертуар того же театра. Продюсерка «Koniec Półświni» обсудит с TR Warszawa возможность играть его в репертуаре. И я надеюсь, что эта постановка действительно будет жить: это одна из самых интересных работ, которые случились в моей жизни.