Белорусская шляхта – герои времен «Потопа»

В драматические периоды истории сущность человека обнажается лучше всего.

Современная историография войны между Речью Посполитой и Московией в 1654—1667 гг. представлена работами, освещающими ход военных событий, дипломатические отношения, людские потери. Однако лишь немногие исследования освещают повседневную жизнь людей в тот период. В этой статье мы попытаемся рассмотреть поведение шляхты ВКЛ и мотивацию ее поступков во время войны, пишет сайт inbelhist.org.

Шляхта занимала в тогдашнем обществе привилегированное положение, играла важную роль в системе управления государством. Кроме того, она была обязана исполнять воинскую службу. Поэтому естественно, что после начала войны шляхта оказалась максимально втянутой в вихрь событий, за исход которых она часто несла прямую ответственность.

Война охватила почти всю территорию ВКЛ и никому не дала возможности избежать ее последствий. Угроза могла исходить от кого угодно: от московских войск и войск ВКЛ, от соседей и родственников, от собственных крестьян и случайных людей. Смертельная опасность обусловила переживания людей за себя и свою семью, ближайшее окружение, за «малую родину» и за страну в целом. Она ставила перед необходимостью выбора линии поведения в чрезвычайных ситуациях. Инстинкт самосохранения толкал многих к выживанию любой ценой.

Начальный период войны (1654—1655 гг.) был благоприятным для московских войск. Они шли тремя группировками. Северной группой командовали бояре Василий Шереметев и Афанасий Ордин-Нащёкин. Войска центральной группы возглавляли князья Яков Черкасский, Никита Одоевский и Михаил Тёмкин-Ростовский. Южную группу вёл князь Алексей Трубецкой. Захватчики уничтожали и жгли всё на своем пути, убивали или брали в плен местных жителей вне зависимости от сословия, пола и возраста.

Практически полностью были разрушены города Мстиславль, Друя, Дубровно, Витебск, Горы, Минск, Клецк, Слоним, Новогрудок, Давыд-городок, Столин, Мозырь, Пинск, ряд других городов и местечек. В Ковно уцелели только два костёла, внутри которых все было разрушено, алтари, книги и гробы вывернуты, а женщины, которые находились при костёле, замучены. Такая же ужасная судьба постигла Вильню и ее жителей. В январе 1660 года войско князя Ивана Хованского учинило дикую резню в Бресте. Нашествие московских войск было подобно наводнению («потопу»), остановить которое долго не удавалось.

В ВКЛ фактически перестала действовать система управления. Основные документы с описанием событий в период войны появились только в начале 1660-х гг., когда стала возобновляться деятельность поветовых судов. Правда, магистраты в некоторых городах начали работать раньше. Города и воеводства были разорены и не могли платить налоги. Согласно постановлениям сеймов 1661 и 1662 гг. они получили освобождение от этих выплат.

Шляхта стремилась документально зафиксировать свои потери, тем более что к тому ее обязывало постановление сейма 1658 г. Имения на оккупированной территории были разрушены, движимое имущество отобрано, а частные документы уничтожены. Утрату последних шляхетские семьи переживали весьма болезненно, так как ликвидация семейного архива означала отсутствие доказательств на имущество, на ссуды и прочее. К тому же в огне пожаров погибли книги земских и гродских судов. Это означало невозможность восстановления поветового делопроизводства (как и семейных архивов) за предыдущий период. В лучшем случае удавалось восстановить лишь некоторые фрагменты. В своих жалобах по этому поводу шляхта пересказывала краткое содержание утраченных документов.

Жалобы на потерю документов во время войны, зафиксированные в тогдашних судебных книгах – обычное явление. Вот типичные примеры.

Ян Людогодский, защитник Мстиславльского замка, свидетельствовал, что его документы погибли при штурме еще в 1654 г., но официально заявить об этом он смог только в 1662 г., так как раньше ни один суд не работал. Бенедикт и Леон Кунцевичи засвидетельствовали под присягой, что во время осады замка в Слуцке в 1665 г. у их родственника Северина Кунцевича московское войско отобрало всё имущество и все документы.

О разрушении своих имений в 1655 г. свидетельствовала пинская шляхта: пинский подсудок Филон Гадебский об ущербе поместьям в Столине и Пинске; Дмитрий, Федор, Степан Комары-Стаховские – в Стахове и других местах. Огромные имущественные потери понесла шляхта Смоленского, Полоцкого, Трокского, Мстиславльского и других воеводств.

Поскольку поместья были для шляхты основным средством существования, то уничтожение зданий, потеря лошадей и скота, запасов зерна и другой сельхозпродукции означала доведение шляхетской семьи до нищенского состояния.

Видимо, не было ни одной шляхетской семьи, которая бы в то время не потеряла кого-нибудь из своих членов. 24 июля 1654 г. при захвате Мстиславля было вырезано до 10 тысяч человек – не только жители города, но и беженцы со всех окрестностей. Те, кто пережили эту бойню, учиненную по приказу князя А. Трубецкого, позже свидетельствовали о потере своих близких людей: супругов, детей, родственников. Так, Мартин Кисель от имени своей жены Екатерины и пасынка Петра Олека в 1668 г. свидетельствовал, что в Мстиславле московцы убили первого мужа Екатерины – Ивана Олека, забрали все его вещи и ящик с документами. Авдотья Валюжанка, вдова Мацея Безводицкого, в 1663 г. со слезами заявила, что вот уже 9 лет после захвата Мстиславля она ничего не знает о судьбе своих сыновей Александра и Петра: находятся они в плену или погибли.

Плен часто тоже становился смертной казнью в результате голода, болезней и страданий. Вообще смерть в плену была очень частым явлением. В 1656 г. в Казани среди пленных вспыхнуло моровое поветрие (эпидемия чумы), из-за этого в городе пришлось даже срочно устроить специальное кладбище для захоронения умерших пленников.

В массовом порядке попадали в плен те люди, которые участвовали в защите государства и оказывали сопротивление врагу. Но, кроме них, в неволю забирали жителей имений и городов, беженцев и путников. Павел Алепский, который посетил Москву в 1654—1655 гг., писал о 300 тысячах пленных и депортированных с территории ВКЛ. Среди пленных преобладали женщины и дети, тогда как мужчин чаще всего убивали сразу на месте. Здоровых мужчин отправляли в Сибирь или же принудительно брали в московское войско. Стоит отметить что после взятия Смоленска на невольничьих рынках Московии значительно снизилась цена рабов.

В ряде источников описаны бытовые условия пребывания шляхты в плену. Так, значительная часть завещания витебского шляхтича Криштофа Храповицкого, составленного в марте 1655 г., посвящено именно этому. По тексту его завещания, после захвата Витебска шляхту 5 дней держали в Верхнем замке, отобрав все вещи. Тех, кто не присягнул царю, раздали новгородским, псковским, великолукским и торопецким боярам. Храповицкого вместе с семьей отправили в Псков. Пленников вели туда и днем, и ночью. В Пскове шляхтичи находились 8 недель, после чего по распоряжению царя их отправили в Ярославль. На пропитание пленники получили по две копейки на шляхтича и по копейке на челядь на три недели. Этой суммы не хватало даже на несколько дней. 70 верст пленных вели «негодяи-приставы» и 100 стрельцов, которые в пути издевались над людьми.

В Ярославле пленные неделю жили в предместье, а после их перевели в замок. Женщин и мужчин поселили отдельно. Мужчин держали в тюрьме в плохих условиях под замком. Каждый день их обещали освободить из заключения, но удалось это сделать только через 8 дней, и то лишь благодаря подаркам. Разместили всех в тесных домах. Храповицкий попал в плен уже в пожилом возрасте – 73 года, потому не выдержал испытаний. Он узнал, что его детей и жену отправили в Смоленск, а оттуда в Астрахань. Из-за этой новости он тяжело заболел и быстро умер. Особое переживание у старого шляхтича вызвало принуждение целовать крест на верность царю. Вообще документ очень эмоциональный, в нем отражена боль за себя и семью, перенесенные унижения и физические страдания.

Быт в плену описан и в дневнике полковника Михала Леона Обуховича, занимавшего пост стражника ВКЛ. Он попал в неволю 25 января 1660 г. после одного из сражений, в котором был тяжело ранен. Михала привезли в Москву и там содержали вместе с пленным польным гетманом ВКЛ Винсентом Гасевским. Продуктами питания их обеспечивали очень плохо, потому урядники ВКЛ выживали только благодаря деньгам, переданным из дома. Впрочем, по сравнению с другими шляхтичами условия содержания гетмана и его окружения в плену были еще неплохими. При помощи родственников Обуховича вместе с Гасевским и другими литвинами обменяли на пленных московцев. Он вернулся домой 18 июля 1662 г., но уже 22 октября умер от болезни.

Даже в плену шляхетское сообщество стремилось сохранить принятый в ВКЛ порядок ведения частных документов: составлялись завещания, записи о заёмах, аттестации и прочее. В завещаниях делались распоряжения относительно имущества. Наибольшую заботу вызывала судьба детей, которым по обычаям и законодательству ВКЛ назначали опекунов. Для неотложных нужд пленные шляхтичи одалживали друг другу деньги. Так, Адам Новицкий и Стефанида Синовичевна дали 25 рублей жителю Шклова Стефану Хигиничу на похороны его жены Екатерины Лавриковичевны в 1656 г. Однако и сам Хигинич в скором времени умер, и ссуду в 1659 г. отдавала уже его сестра Анна Хигиничовна с мужем Александром Гирдеем. В заемных записях встречается указание на такой срок возврата денег, как время выхода из плена.

Получить родственникам информацию о месте нахождения пленных было очень трудно, но иногда это удавалось. Так, Павел Левольт Езерский передал с оказией в 1654 г. письмо трокскому стольнику Яну Быховцу, в котором просил позаботиться об имуществе, жене и сыне.

В период войны на территории ВКЛ сельское хозяйство уничтожалось вследствие грабежей и поборов обеих воюющих сторон, пожаров, неурожаев, резкого сокращения площади обрабатываемых земель и рабочего скота. В Минском воеводстве небывалое нашествие мышей уничтожили почти все запасы зерна, что привело к голоду, продолжавшемуся до сбора урожая 1657 года. Голодные люди ели кошек, собак, даже умерших.

Большую угрозу для жизни создавали эпидемии. Моровое поветрие (чума), занесенное войском захватчиков, охватило многие города и местечки. В Кейданах одни болели, а другие бежали из города, те же, кто остался, хоронили друг друга. Из домов слышались стоны, повсюду бегали собаки, поедавшие трупы. Чума не щадила никого. Трагедию семьи смоленского коменданта Самуэля Кароля Вильчака и его жены Екатерины Новицкой описал ксёндз-доминиканец Михал Войнилович, Пятеро сыновей этой супружеской пары – Владислав (20 лет), Самуэль (18 лет), Криштоф (15 лет), Фома (13 лет) и Казимир (12 лет) – умерли от эпидемии в Войнино (в Брестском повете), когда возвращались с учебы из Люблина.

Отсутствие судов и развал системы управления способствовали беззаконным действиям населения. Как реакция на это сейм 1658 г. дал право гродским судам наказывать грабителей без апелляций по вынесенным приговорам. А 20 сентября 1661 г. на очередном сейме были принято решение («воинские артикулы») о передаче судебной власти военным судьям. Вводились суровые наказания (вплоть до смертной казни) за уничтожение имущества и за оскорбление шляхты, за побои хозяев имений и домов, за грабеж шляхетских и купеческих возов, за препятствия работе ярмарок, за присвоение древесины, предназначенной для строительства.

Так, Станислав и Героним Белюнские в 1661 г. получили смертный приговор за нападения на шляхетские поместья, а ротмистр Казимир Бобра – за грабежи в Пинском повете.

Специфические условия военного времени нередко использовали в преступных целях и военнослужащие ВКЛ, о чем нам известно по сохранившимся жалобам. Так, в 1655 г., замаскировавшись под московцев, ротмистр казацкой хоругви крайчего ВКЛ Михала Казимира Радзивилла некий Зданович со своими людьми напал на поместье Парховичи в Новогородском воеводстве, которое принадлежало братьям Кернажицким: Самуэлю, Габриэлю и Жыгимоту. Военные избили и ограбили их подданных, изнасиловали двух женщин и 11-летнюю девочку. Разоблачить преступников удалось благодаря тиуну Трахиму Толкачу.

Земяне коронного подчашия Константина Лукомского Григорий Рай и Григорий Хлупинский в 1662 г. свидетельствовали против полковника Самуэля Аскерко, причинившего ущерб Турову и городским предместьям. А Криштоф Третьяк в 1664 г. обвинял воинов Аскерко в нападении на его поместье Кузьмичи в Киевском воеводстве, во время которого были избиты подданные, разграбено имущество, изнасилованы женщины. В насильственных действиях против шляхты в 1664 г. были замечены и польские войска, которыми командовал Николай Фирлей.

Фактческое безвластие некоторые шляхтичи использовали для того, чтобы свести счеты с родственниками или разжиться за счет соседей. Так, Кристина, вдова Николая Валовича, обвиняла Константина Шишку в сговоре с московцами и нападении на ее имение Жайновскую в Браславском уезде в 1659 г. Мстиславльский городничий Ян Станкевич после возвращения в 1661 г. в свое поместье Клюкино в Мстиславльском воеводстве узнал, что во время его отсутствия Захар Довнарович Бутримович по подстрекательству своей жены Кристины из рода Жуковских вторгся в имение, грабил, избивал и убивал подданных Станкевича. Бутримович принял сторону оккупантов, что позволило ему чинить преступления против соседей. Раньше, в 1656 г., когда Станкевич находился в плену, на это же поместье нападали Андрей Подбипята и его жена Полония. Жалобы о нападениях и грабежах зафиксированы и в других регионах ВКЛ, например, трокским гродским судом.

Василий Корсак в 1667 г. подал жалобу на Яна Астрейко и его жену Марину Азяшевну Ботвинянку. После захвата Вильни Василий бежал к Орше, но возле Кутеинского монастыря попал в плен к московцам. Ему пришлось 12 лет провести в Сибири, а пока он отсутствовал, родственники поселились в 1660 г. в имении его жены Полонеи Азяшевны Ботвинянки, которое она подарила мужу – в селах Ботвиновка и Клин (Мстиславльскоем воеводство), и пользовались им до возвращения Корсака из плена.

Опасность шляхетским владениям угрожала и от крестьян. С 1654 г. начались бунты крестьян против своих господ. Так, шляхтянка Ошмянского уезда Гальшка Бракуновская подала жалобу на подданных Олицкой экономии из деревни Ворнагир ввиду «тиранского» убийства ее мужа Вольфганга Крюгера. Спасаясь от московского войска, супруги в ноябре 1654 г. выехали из своего поместья Гедейки в Ошмянском уезде. По дороге они остановились для питания в упомянутой деревне. Но ее жители собрались с косами и топорами, убили и ограбили Крюгера.

Крестьяне причастны и к трагедии полоцкой шляхетской семьи Дабошинских в 1660 г. После взятия московцами Полоцка Дабошинские бежали в Дубровляны Ошмянского уезда. Свои вещи они оставили уряднику Дубровлян Кршчановскому, а также его подданным. При приближении московского войска Мартин Дабошинский со своей семьей и со смоленским казначеем Войцехом Кисаревским спрятался в поместье Адама Саковича Кантежина, находившегося в лесу (в «пуще»). Но дубровлянские жители выдали московцам место нахождения шляхты, в результате чего мужчины были убиты, а их жены и дети отправлены в плен.

Правда, жестокое обращение московских войск с крестьянами в конце концов заставило их изменить отношение к новой власти. Например, Ян Цедровский отмечал, что около 20 человек шляхты и столько же крестьян из Плещениц в 1658 г. объединились и разбили отряд московской пехоты возле Камня-Хорецкого. И это далеко не единственный случай участия крестьян в боевых действиях шляхты против московцев.

Таким образом, период 1654—1667 гг. характеризовался для шляхты не просто экстремальными, но и трагическими ситуациями. Чрезвычайные условия создали военные действия войск Московии и ВКЛ, а к этому добавились голод, эпидемии опасных болезней, разруха, разбойные нападения, бунты. Опасность угрожала повсюду: в поместье, в замке, в пути, на селе и в городе. Врагом мог оказаться кто угодно, от московца до родственника.

Все это оставляло небогатый выбор: защищаться до последнего с максимальным риском для жизни, идти на службу к царю, бежать в глубь страны. Именно последний вариант многие шляхтичи сочли наиболее безопасным и приемлемым. По мере приближения московских войск они вместе с семьями и наиболее ценным имуществом покидали родные места.

В ряде случае единственным спасением от московцев были для шляхты ближайшие крепости и замки. Так, немало шляхетских семей попыталось укрыться в Мстиславле, Смоленске, Витебске, Старом Быхове, Слуцке и других городах. Длительная осада испытывала защитников на мужество, выдержку, умение ограничивать себя в пище. Одни это испытание выдерживали и боролись до последнего, другие же совершали предательство, переходили на сторону врага.

Кто чего стоил, хорошо показала осада Витебского замка. После взятия Невеля многие местные шляхтичи бежала в Витебск. Началась подготовка замка к обороне, но при этом одна часть шляхты отказалась в ней участвовать, а другая просто уехала вглубь ВКЛ. Осада замка началась 24 августа 1654 г. и продолжалась почти 14 недель. Защитники посылали письма к гетманам ВКЛ с просьбой о помощи, но безрезультатно. Голод вынуждал жителей города убегать к врагу, где перебежчики рассказывали о положении дел в Витебске. В ноябре 1654 г. войско Петра Шереметева взяло Витебск штурмом.

Из текста меморандума шляхты Витебского воеводства следует, что сдаче города способствовал витебский гродский судья Александр Война. Перед штурмом он побывал в составе делегации в лагере врага и выдал московцам слабые места в укреплениях. После захвата города Война получил грамоту и соболей, сам присягнул на верность царю и уговаривал сделать это других.

Та часть витебской шляхты, которая целовала крест на верность царю, сохранила за собой имущество и осталась в ВКЛ. А тех, кто отказался присягать, московцы вывезли в разные города: Ярославль, Псков, Великие Луки, Торопец и другие. Вещи у пленных отбирали. В дороге от болезней и недоедания умерло много мужчин и женщин.

Сохранилось немало документов и о героизме шляхты. Так, комендант Новогородка (Новогрудка) Николай Владислав Юдицкий составил список шляхтичей, отличившихся при штурме Дисны 29 марта 1661 г. Отдельным документом пленная шляхта в Казани отметила в 1663 г. заслуги Яна Понятовского. Его военная деятельность началась с Мстиславля, затем он участвовал в походах под Могилев, Кричев, Копысь, полтора года защищал осажденный Старый Быхов, но в конце концов все же попал в плен вместе с женой и детьми

На захваченных территориях шляхте, чтобы сохранить свои владения и социальный статус, приходилось давать присягу на верность царю. По мнению многих шляхтичей это означало потерю чести, поэтому они шли на определенные уловки, чтобы выглядеть «прилично» в собственных глазах и в глазах своего окружения. Так, новогородские шляхтичи, воспользовавшись тем, что присягу говорили все они хором, вместо ее текста читали молитвы или просто что-то бормотали. Тем же, кто приехал в Новогородок для присяги из окрестностей, пришлось четко произносить ее текст.

Приходилось также постоянно доказывать лояльность новой власти конкретными поступками. Например, новогородская шляхта вынуждена была встречать приезд воеводы Ивана Хованского.

Кроме того, шляхтичи в случае нужды обращались к царю с просьбами-обращениями. В одном из таких обращений в 1655 г. шкловская шляхта просила о сохранении своего имущества.

Ряд обращений содержал просьбы о восстановления прежней системы самоуправления: созыве соймиков, создании судов. Например, Ян Цедровский в 1656 г. был направлен от Минского повета с челобитной к царю с просьбой освободить шляхту от суда воеводы. Согласие царя на это было получено. Но вскоре минский воевода Федор Арсеньев сообщал царю, что шляхта так и не выбрала поветовых судей, что способствует беспорядку в повете. Шляхтичи перестали судиться у воеводы, а преступления продолжают совершаться. Тогда царь постановил, что если судьи не будут определены в ближайшее время, то он вернет судебные полномочия воеводе.

Если поветовые урядники демонстрировали лояльность к царским властям, то последние обычно сохраняли за ними прежние должности. Так, в 1656 г. был оставлен на своем посту минский хоружий Криштоф Униховский, который, приняв православие, вернулся в Минский повет. Однако местная шляхта собралась на соймик, чтобы заменить Униховского другим человеком. Оршанский маршалок (предводитель шляхты) Петр Галинский специально приехал на этот соймик и призывал не подчиняться царскому ставленнику, говоря о необходимости возвращения королевской власти.

Та часть шляхты, которая не зависела от московской власти, не считала необходимым проявлять лояльность к ней. Так, ошмянский староста Адам Сакович в 1656 г. прислал урядников в свои поместья в Борисовском повете, чтобы они там управляли его имуществом. В то время весь повет был оккупирован, но сам Сакович оттуда уехал и царю не присягал. В большинстве же случаев шляхта на оккупированной территории старалась приспособиться к новой власти.

Чрезвычайно актуальным во время войны стал вопрос об измене. Изменой могло считаться, в зависимости от ситуации, как действие, так и бездействие. Имела же она место как среди наиболее влиятельных, так и среди рядовых шляхтичей.

Действия князя Януша Радзивилла (1612—1655), направленные на союз ВКЛ со Швецией /Кейданская уния. – Ред./, рассматривали как измену и современники, и историки Речи Посполитой. Однако в современной историографии политика гетмана не трактуется столь однозначно и категорически, ибо в тогдашних обстоятельствах союз со Швеций был для ВКЛ наименее убыточным выходом из почти безнадежной ситуации. Также как измену трактовало шляхетское сообщество поведение гетмана ВКЛ Павла Яна Сапеги (1609—1665), смоленского скарбового воеводы и администратора ВКЛ Адама Мацея Саковича (ок. 1605—1662), великого маршалка (предводителя шляхты) ВКЛ Криштофа Завиши (ок. 1600—1670).

Сдача Смоленска в 1654 г. привела к обвинению в измене смоленского воеводы Филиппа Казимира Обуховича (ум. в 1656) и военного коменданта Вильгельма Корфа. Однако специальная комиссия сейма, заседавшая в 1658 г, уже после смерти Обуховича, пришла к выводу, что сдача Смоленска произошла не в результате предательского заговора, а вследствие истощения ресурсов и других причин.

Были измены и меньшего масштаба. Например, позицию фактической змены заняла смоленская и оршанская шляхта, которая в 1654 г. не спешила принять участие в защите Отечества. Во время осады Смоленска нашлись представители местной шляхты, которые поддерживали московитов.

Как предателей рассматривались и те лица, которые служили на стороне царя. Однако надо учесть, что служба царю давала возможность шляхтичам сохранить свою жизнь, семью, имущество. Такие случаи были далеко не единичны, и в 1655 г. был даже издан царский указ о благоприятном отношении к лицам, приехавшим из ВКЛ. Например, на службу были приняты троцкий тиун Самуэль Лев Огинский (ок. 1585—1657), его сын Шимон Кароль (ок. 1620—1699) , витебский подкоморий и лидский земский писарь Ян Нарбут, а также 29 человек шляхты. С.Л. Огинский вел среди шляхты агитацию, склоняя ее к переходу под власть царя, а Нарбут посылал письма шляхте Лидского, Гродненского и Волковыского поветов с предложением сдаваться царскому войску. Перешли на царскую службу оршанские шляхтичи Иван Лада и Семен Григорьевич Покровский, мстиславльский шляхтич Василий Юрьевич Путята, ошмянский шляхтич Семен Иванович Граховский и многие другие.

Изменяли не только переходом на службу, но и выдачей информации вражеской стороне о состоянии дел в ВКЛ и войске. Например, в 1656 г. так поступили смоленский шляхтич Станислав Матвеевич Катович и ошмянский шляхтич Александр Зенович.

Встречались случаи оказания пассивной помощи предателям. Так, Самуэль Турлай, товарищ хоругви Мартина Огинского, подавал жалобу на виленский магистрат (Яна Огурсевича, Николая Зыплю, Яна Катовича и других), обвиняя их в сговоре с предателем Отечества Григорием Маросом, ибо они отказались одобрить письмо короля Яна Казимира с предложением об его наказании.

Война 1654—1667 гг. характеризуется как самая трагическая и разрушительная в истории Великого Княжества Литовского. Она повлекла огромные потери населения (за 13 лет оно сократилось в результате всех причин наполовину!), стала настоящей катастрофой. Остаться в живых после штурма города или в плену, пережить эпидемию чумы и голод было настоящим чудом. Перенесенные трагедии деформировали психику любого человека, память о них навсегда оставалась в его памяти.

Исследователи отмечают кризис в Речи Посполитой середины XVII века, который способствовал успеху московских войск на первом этапе войны. Этот кризис охватил разные сферы жизни общества, выявил серьезные противоречия между сословиями. В то же время он засвидетельствовал, что единства не было и в самом шляхетском сословии. Опасность не консолидировала шляхту, наоборот, способствовала беззаконию: нападениям на поместья друг друга и взаимному грабежу.

В то время были в значительной степени утрачены взаимное доверие, поддержка и помощь, всегда актуальной была опасность измены, удара в спину от людей из своего же круга. Для многих стало неприятным открытием то, что в большинстве случаев можно было рассчитывать только на себя, да иногда – на близких родственников.

Кризис охватил и сферу шляхетских традиций. Оказалось, что идеал защитника Отечества уже не так важен для шляхтича. Куда больше его поведением руководил инстинкт самосохранения, желание выжить любой ценой. В то же время неспособность защитить свою семью и себя самого подрывала чувство шляхетского достоинства.

Однако, если бы абсолютное большинство шляхты пошло бы по пути измены и приспособленчества, то не удалось бы одержать победу в этой войне. Своему сохранению государство было обязано именно тем, кто сражался против оккупантов вопреки обстоятельствам.

В целом, эта война стала жестоким уроком для шляхетского общества Великого Княжества Литовского и всей Речи Посполитой. Она наглядно показала необходимость серьезных реформ в системе управления, в сфере обороны. Требовалость также переосмыслить обветшавшие традиции и вообще взгляды шляхты на жизнь.