Завлаб на воеводстве

Почему Белоусов не спасет российскую армию.

Многие пишут о назначении Андрея Белоусова министром обороны РФ как о довольно страшном событии — как будто на помощь Путину пришло безжалостное, могучее божество военной экономики и вооружений.

Экономист Валерий Кизилов, внимательно изучивший биографию и научные работы чиновника, уверен, что ни карьера, ни экономические воззрения Белоусова, изложенные в его работах, не сулят ему успехов на новом поприще. Белоусов искренне верит в то, что государство должно подстегивать экономику масштабными инвестициями, и по сути предлагает в ручном режиме управлять всей страной как одним цехом. Такой подход не решит ни проблему дефицита ресурсов, ни проблему коррупции.

Человек из лаборатории: карьера Белоусова

Вот какие слова нашел для Андрея Белоусова экономический аналитик Сергей Шелин: «человек дела», «сильный гражданский организатор», «технократ», «абсолютно лояльный, не коррумпированный, хорошо подкованный как менеджер-дирижист, державник не только по конъюнктуре, но и по базовым установкам». А вот что отмечает историк, социолог и публицист Николай Митрохин: Белоусов имеет «высокий авторитет», репутацию «грамотного экономиста», «сторонника инвестиций в высокотехнологичное и перспективное производство, что для России в текущих условиях значит — в оборонную промышленность». Митрохин находит вполне вероятным, что «российская армия повысит свою эффективность, перестанет расходовать средства на роскошную жизнь генералитета, направит их на боевую подготовку, сократит бюрократические процедуры, увеличит производство новых вооружений».

Можно согласиться, что Белоусов не коррумпированный. Против него в этом отношении есть свидетельства, но слабые. Он взял на работу в Центр макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования своего младшего брата Дмитрия. А сын Андрея Рэмовича Павел возглавляет компанию «Клэр энд Клартэ», которая указывает на официальном сайте в качестве своих партнеров только государственные организации: «Ростех», Минпромторг и Роскосмос. Некрасиво, что в качестве министра обороны Белоусов-отец будет заказывать у «Ростеха» и Минпромторга вооружения, а те, в свою очередь, будут, наверное, и дальше заказывать у Белоусова-сына инженерный консалтинг и услуги по цифровизации. И все же это мелочи, если судить по размеру доходов.

Насколько он человек дела и эффективный управленец? Здесь трудно понять, на чем основаны комплименты. В 2020–2024 годах Белоусов был первым заместителем главы правительства. Это должность, которую можно упразднить — и ничего важного не изменится. Например, с 2000 по 2005 год в кабинетах Касьянова и раннего Фрадкова первых вице-премьеров в России вообще не было, и именно тогда экономика страны росла лучше всего.

С 2013 по 2020 год Белоусов служил помощником Путина по экономическим вопросам. В этой роли он, безусловно, нашел себя, но это не та руководящая позиция, где надо отвечать за множество людей и за большие деньги. А перед этим, с мая 2012 по июнь 2013 года, он возглавлял Министерство экономического развития. Можно считать, что это серьезный, ответственный пост? Допустим, хотя развитие рыночной экономики, говоря по совести, происходит за счет частной инициативы, и без профильного министерства здесь тоже вполне можно обойтись, да и обходились на практике во всех передовых странах в течение долгого времени.

Лучше обратим внимание на следующее. Поруководив министерством год с небольшим, Белоусов не был направлен управлять другим министерством, регионом или корпорацией. Его на семь лет перевели в помощники — туда, где необходимость управлять минимальна. А кто возглавил Минэкономразвития после него? Может быть, Белоусов оставил там своего выдвиженца, который продолжил бы курс, заложенный «сильным гражданским администратором»? Нет, его сменил Алексей Улюкаев, впоследствии павший жертвой интриги и посаженный в тюрьму, а до того работавший первым заместителем в Центробанке у Игнатьева и в Минфине у Кудрина.

А заместители Белоусова в Минэкономразвития в основном достались ему от предшественников — Германа Грефа и Эльвиры Набиуллиной. Олег Фомичев работал в ведомстве Грефа с 2000 года, а в 2010-м при Набиуллиной стал ее заместителем. И потом уже оставался в этой должности при Белоусове, Улюкаеве и Орешкине до 2018 года.

Алексей Лихачев тоже стал заместителем Набиуллиной в 2010 году и оставался замом до октября 2016-го, когда перешел в «Росатом». Андрей Клепач был заместителем министра с 2008 по 2014 год, то есть тоже пришел на это место до Белоусова и остался там после него. Павел Королев тоже никак не человек Белоусова: прежде чем стать заместителем последнего, работал в правительстве и Свердловской области, в Минтрансе, в правительстве Москвы, в московских профсоюзах железнодорожников. И тоже потом оставался на должности до 2016 года, впоследствии не пересекаясь с Андреем Рэмовичем на карьерных путях.

Все это значит, что, когда Белоусов был министром экономического развития, у него не было своей команды. Он управлял ведомством с помощью людей, которых до этого не очень знал и на чью судьбу не особо влиял впоследствии.

Заглянем еще глубже в прошлое. С 2008 по 2012 год нынешний министр обороны возглавлял департамент экономики и финансов аппарата правительства России. Главой правительства тогда был лично Путин, так что позиция Белоусова предполагала близость к телу диктатора. Вероятно, Путину нравилось взаимодействие с этим аппаратным работником, поэтому он и двинул его в министры, когда сам вернулся на пост президента.

А перед этим, с 2006 по 2008 год, Белоусов был заместителем министра экономического развития — сначала при Грефе, который его туда пригласил, а потом при Набиуллиной. Можно предположить, что Греф высоко оценил ученость Белоусова, а Набиуллина, сама ученая, от него избавилась, хотя переход на должность директора департамента в аппарате правительства — нормальное служебное продвижение для замминистра. Во время своего первого пришествия в МЭР Белоусов больше всего запомнился разработкой антирыночного закона «О торговле», которым вводилось множество обременительных регламентаций для розничных сетей, без реальной пользы для каких-либо других субъектов.

Ну а до 2006 года деятельность нынешнего путинского фаворита целиком проходила в сфере академической науки. С 2000-го он руководил ЦМАКП — Центром макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования. Центр этот был создан на базе лаборатории анализа и прогнозирования макроэкономических процессов Института экономики и прогнозирования научно-технического прогресса (ИЭПНТП) АН СССР, которую Белоусов возглавлял с 1991 года. Иными словами, он пятнадцать лет провел в роли завлаба.

Только не было в этой карьере ничего близкого к принятию решений в реальном секторе экономики. Ни на советских, ни на коммерческих предприятиях Белоусов не поработал. Он всю жизнь был кабинетным теоретиком и чиновником. А в роли чиновника всегда тяготел к должностям аппаратным, к ролям помощника, референта, заместителя, советника, но никак не к прямому распоряжению людьми и бюджетами. Он оставался далек и от бизнеса, и от своеобразного мира российской армии.

При этом теории, которым привержен Белоусов, побуждают его смотреть на предпринимателей свысока, пренебрежительно, как на людей, озабоченных лишь частными и краткосрочными интересами. Тогда как он, Белоусов, в собственном представлении осмысляет экономические явления целостно и стратегически.

Холистический теоретик воспроизводства: о чем нам говорят научные работы Белоусова

Докторская диссертация Андрея Белоусова, защищенная в 2006 году и увенчавшая его завлабство, называется почти так же, как его ключевая монография — «Эволюция системы воспроизводства российской экономики: от кризиса к развитию» (М., 2006). Вот основные идеи этой работы. Все экономические теории сводятся к двум подходам. «Первый подход опирается на меризм — представление о том, что целое определяется свойствами его частей» (с. 10). Экономика рассматривается как совокупность домохозяйств и фирм, действующих в какой-то институциональной среде. К этой группе теорий Белоусов относит «робинзонады XIX века», маржинализм, учение Альфреда Маршалла, австрийскую школу, институционализм (с. 48).

«Второй подход опирается на холизм, согласно которому развитие направляется нематериальным «фактором целостности» и это целое первично, не сводимо к своим элементарным частям» (с. 10). Сюда зачисляются «в той или иной степени» теории Адама Смита, Давида Рикардо, Карла Маркса, Джона Стюарта Милля и Леона Вальраса (с. 48), но «основы современной теории воспроизводства были заложены в кейнсианских идеях» (с. 14).

Классификация странноватая хотя бы потому, что Леон Вальрас — один из трех главных основателей маржинализма. Но за ней следует еще более странное нагромождение формулировок. В рамках холистического подхода «одной из ключевых становится проблема воспроизводства». Воспроизводства чего? Экономики:

«Воспроизводство экономики — это непрерывный, постоянно возобновляющийся процесс ее функционирования и развития, в ходе которого происходит адаптация экономики к изменению внешних и внутренних условий при сохранении ее структурной организации».

Зачем нужны эти предельно неконкретные слова — «функционирование», «развитие», «адаптация», «изменение условий», «организация»? Белоусов не объясняет, но сразу же добавляет еще больше похожего:

«К важнейшим атрибутивным свойствам воспроизводства следует отнести: целеориентированность, непрерывность развития, адаптивность, эффективность, динамическое равновесие».

И эти сущности разъясняются с помощью других, столь же расплывчатых и отвлеченных:

«Воздействие на структуры экономического порядка», «институциональный механизм коммуникации», трансляция целей «в повседневную практику микрообъектов», «воспроизведение материальных и культурных ресурсов, создаваемых в ходе экономических процессов», «распределение общественного продукта», «институты, регулирующие поведение экономических агентов», «условия функционирования», «изменение морфологии экономических структур», «внутреннее преобразование и достраивание экономической системы»…

А дальше:

«Поддержание сбалансированности в каждом узле экономической системы», «перераспределение ресурсов между функциями и структурами экономики», «статическое соответствие между функциями и их ресурсным обеспечением» и многое другое (с. 12).

Все это годится только для того, чтобы мучить студентов. Представьте экзаменатора, вопрошающего: «Какое атрибутивное свойство воспроизводства сопровождается перераспределением ресурсов между функциями и структурами экономики?» Если не выучить наизусть, ни за что не угадаешь, что это адаптивность. А все потому, что попытка определить целое без внимания к частям полностью уводит нас от экономической реальности, от людей, которые преследуют личные цели, ищут для этого средства, работают, обмениваются, потребляют и копят запасы. Субъективные оценки этих людей, взаимодействуя, создают то, в чем можно усматривать воспроизводство, структуры, системы, балансы, функции, институты и так далее. Но если принимать данные понятия как первичные, исходные, то они так и останутся бессодержательными и пригодными лишь для манипуляций.

Экономические рассуждения Белоусова принадлежат к тому виду гуманитарных текстов, где выводы не возникают из цепочки логических умозаключений, четко отделяемых от ограниченного набора исходных данных, а схватываются автором интуитивно и вкладываются в голову читателю с помощью ловкого подбора примеров, помещенных в подходящую рамку и вызывающих нужные ассоциации. Конечно, цель автора не в том, чтобы просто громоздить друг на друга умные слова. Главное здесь — внушить аудитории, что экономика нуждается в управлении с помощью примерно тех методов, которые десятилетиями изучали и развивали как раз экономисты-кибернетики вроде Белоусова.

И вот мы узнаем, что возможность «линейного развития» индустриальной системы ограничена, в ней складываются противоречия. Возникает альтернатива: или системный кризис со спонтанным саморазрушением, или модернизация с качественным скачком к новой модели воспроизводства и новому пространству для устойчивого развития (с. 29).

Системный кризис, если он возникает, состоит из пяти фаз (с. 30).

Система держится за счет проедания ресурсов или повышенной нагрузки на «базовые элементы» (например, энергетику или сельское хозяйство). По Белоусову, так было в советской экономике с середины 1970-х по 1987 год.

Происходят открытые сбои, падает производство, растет инфляция, «ослабляются связи между структурами индустриальной системы, которая теряет управляемость». Так было в СССР с 1988 по 1991 год.

Система резко меняет сущность («смысловой код», по выражению Белоусова) и распадается на звенья, которые по-новому взаимодействуют между собой и с внешним миром, причем часть звеньев оказывается низкоприоритетными (периферийными) и их ресурсы проедаются. А лидирующие звенья автоматически принимают на себя часть прежних общесистемных функций (поддержание уровня жизни, социальная стабильность, безопасность). Это трансформационный спад, который наблюдался в России в 1992–1994 годах.

Из-за исчерпания резервов периферийных звеньев вновь обостряются противоречия, которые снимаются на этот раз свертыванием общесистемных функций, отчего еще сильнее страдают социальная сфера и государственные финансы. В России эта фаза началась в 1995 году и завершилась с дефолтом 1998-го.

В зависимости от эффективности и сбалансированности новой системы она либо стабилизируется, либо переходит на новый виток распада (словами Белоусова, «процесс системного кризиса переходит на новый более низкий уровень», где с ним уже имеют дело предприятия и регионы). По Белоусову, в 1999–2001 годах в России работала довольно успешная «внутренне-ориентированная модель воспроизводства». Но переход к этой модели от пятой фазы системного кризиса описан очень скупо и без объяснений: «В такой ситуации поистине „русским чудом“ выглядит стабилизация, а затем и оживление экономической конъюнктуры, начавшееся с октября 1998 и продолжавшееся вплоть до середины 1999» (с. 114).

Если же системного кризиса удается избежать, то начинается модернизация. И она, в зависимости от приоритетных элементов конечного спроса, может быть четырех типов или моделей:

потребительски-ориентированная с опорой на насыщение первичных потребностей;

потребительски-ориентированная с опорой на капитальные блага;

экспортно-ориентированная;

инвестиционно-ориентированная, в том числе связанная с импортозамещением.

Белоусов считает, что по первой модели модернизируются Китай и Индия. Вторую он находит в США с 1930-х и в послевоенной ФРГ до конца 1960-х. Как примеры третьей модели упоминаются Южная Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур, страны АСЕАН, с оговорками — Мексика и Бразилия. Четвертую же осуществили СССР в 1930-е, Япония в 1960-е и 1970-е, во многом Франция в 1960-е (с. 49). Хотя в академических текстах Белоусов высказывает свои предпочтения очень сдержанно и осторожно, чувствуется, что именно эта четвертая модель ему наиболее симпатична. В ней приоритетным элементом конечного спроса становятся инвестиции, скорее всего искусственно субсидируемые или прямо направляемые государством.

Погибнем за металл?

Об опасностях этого пути Андрей Рэмович пишет местами с поразительной откровенностью. Например: «Такая модель является капиталоемкой, инвестирование является, в определенном смысле, самоцелью» (с. 35). Этому варианту модернизации «свойственны высокая металло- и энергоемкость национального хозяйства» (с. 36). Растущий инвестиционный сектор при этом не может сам себя профинансировать, он должен получить финансирование откуда-то извне, причем не стоит надеяться на иностранных инвесторов или доходы от сырьевого экспорта, потому что эти источники ненадежны. А единственный надежный источник в том, чтобы население затянуло пояса, что «создает трудности мобилизации социальной поддержки, ухудшает социальный фон модернизации» (с. 36). Кроме того, приходится выбирать между развитием собственных инвестиционных отраслей (станкостроения, промышленности материалов, строительства, НИОКР), что требует «гигантской мобилизации ресурсов», — или импортом всех этих благ, что приведет к нестыковкам и неэффективности.

Короче говоря, предполагается растратить, с предсказуемо невысокой эффективностью, гигантские объемы металла, энергии и других ресурсов и принудить народ к жертвам ради инвестиционных проектов, которые будут самоцелью, а не средством для чего-либо. Эта ремарка насчет самоцели является, видимо, проговоркой. Похоже, именно здесь Белоусов высказал свои глубинные убеждения, а разговоры про необходимость избежать системного кризиса и поднимать экономику служат для приукрашивания концепции перед манипулируемой аудиторией. В другом месте монографии автор пишет, что если «долгосрочные капиталоемкие решения» будут приняты, то это «приведет к росту инвестиционной и бюджетной нагрузки на экономику без немедленной отдачи… Эффект может быть получен за пределами среднесрочной перспективы (главным образом в начале следующего десятилетия)» (с. 255). Эти слова, написанные, напомним, в 2006 году, напоминают Черчилля, обещавшего в 1940 году только кровь, пот и слезы.

Возникает вопрос: а чем же это счастье отличается от несчастья, описанного выше как первая фаза системного кризиса? От той самой застойной советской экономики 1970-х и 1980-х, где миллионы тонн стали, мегаватт и человеко-часов расточительно бросались на выбранные сверху проекты с сомнительной отдачей, а народ ради этого затягивал пояса? Ведь здесь то же самое: «повышение нагрузки на базовые элементы (например, энергетику или сельское хозяйство)», проедание ресурсов, «недоинвестирование [по неприоритетным направлениям], снижение уровня жизни и др.» (с. 30), «быстрое утяжеление народного хозяйства за счет базовых отраслей» (с. 62). И даже преобладание ВПК над гражданским производством (с. 63).

О второй половине 1970-х Белоусов пишет как будто о сталинском времени или позднепутинском: «Деградация потребительских отраслей была предопределена той системой распределения качественных ресурсов, которая диктовалась гонкой вооружений» (с. 53). Почему же 1970-е, когда ради великих строек советские граждане страдали от скудости потребления, это плохо, а 1930-е, когда они ради еще более великих строек буквально умирали с голоду и надрывались за гулаговские пайки, это хорошо?

У Белоусова есть ответ. Советская система 1970-х была недостаточно централизованной, в ней не хватало вертикали и единства:

«Черты деградации и кризиса государства с точки зрения его системообразующей роли в обществе стали проявляться с 1970-х годов, по мере размывания советской идеологии, ослабления КПСС, усиления ведомственности» (с. 61).

«В экономике начали доминировать замкнутые ведомственно-хозяйственные структуры с узкокорпоративными интересами, собственным ресурсным и производственным потенциалом. Народное хозяйство стало быстро сегментироваться на ведомственные анклавы, причем развитие каждого такого анклава становилось автономным. При этом система планирования, изначально ориентированная на выработку и реализацию народнохозяйственных приоритетов, превращалась в инструмент балансирования ведомственных структур» (с. 63).

Это не старая добрая сталинская модель, где вождь каждый день обзванивает ключевые заводы, спрашивает контрольные цифры (обязательно в натуральном выражении!) и ставит к стенке за невыполнение плана.

Лунатики и прагматики

Такое описание позднесоветской системы согласуется с теорией административного рынка, которую разработали еще в начале 1980-х Виталий Найшуль, Вячеслав Широнин и Симон Кордонский. Например, оно есть в яркой статье Найшуля «Высшая и последняя стадия социализма» .

В отличие от сталинской экономики, в которой плановый процесс носил преимущественно директивный характер «сверху вниз», планирование в новой системе осуществляется путем согласующей итерактивной процедуры с многократным повторением цикла: «снизу вверх» и «сверху вниз»… Во всей экономике, и в приоритетной, и в неприоритетной, возникает свобода, формально выполняя все распоряжения и улучшая синтетические производственные показатели, на деле наносить ножевые раны народному хозяйству, отказываясь от изготовления нужной стране продукции. Распоряжения, отдаваемые самыми авторитетными органами, при движении «вниз» теряют свою директивную силу и, выполняясь «в общем», не выполняются по существу.

Наличие асимметричных вертикальных отношений приводит к появлению на бюрократическом рынке продажных ценностей иерархического общества. Отраслевые органы торгуют в основном планами производства и распределения ресурсов, нормативные — методикой учета хозяйственной деятельности, контрольные — административными инструкциями… Предметом торговли являются также согласие и несогласие выполнять распоряжения и инструкции (законы), власть и положение в иерархических структурах.

Таким образом, бюрократический рынок реализует общественный строй, где действительно все покупается и продается; даже то, что не подлежит покупке в обычной рыночной системе.

Бюрократический рынок сформировал определенный тип управленца — не «солдата партии», как в сталинское время, а «торговца партии», для которого в государственной деятельности «нет ничего святого». Судьба сибирской реки может обмениваться на диссертацию, согласие поставить партию труб — на московскую прописку для одного человека.

При этом в теории административного рынка были раскрыты и объективные причины, почему СССР перешел от чисто плановой сталинской модели к системе бюрократической торговли. Дело было в технологических и демографических сдвигах. Первые резко расширили номенклатуру выпускаемой продукции, так что стало невозможно контролировать из одного центра все важные натуральные показатели. А вторые вызвали дефицит трудовых ресурсов.

В 1950-х годах в стране развивались принципиально новые производства, такие как электроника и химия полимеров. В условиях холодной войны новые отрасли уже не могли закупаться на Западе целиком. Они воровались оттуда по кусочкам, что исключало комплексный характер нового индустриального строительства. Однако главная причина трудностей лежала не в запретах НАТО, а в дисперсном характере новых технологий. Новые отрасли производили огромную и постоянно обновляемую номенклатуру продукции, обычно малыми и средними сериями, что резко увеличило объем управленческих задач. Привычное планирование их «сверху» в развернутой номенклатуре оказалось несостоятельным. Власть отдавать приказы по-прежнему принадлежала «верху», но он был уже информационно слеп. Потребности были известны «низу», но тот не имел властной силы для их удовлетворения.

Сталинская экономика в свое время нашла способы обеспечить колоссальный приток рабочей силы в приоритетные производства:

ограничить потребление в деревне до голодного уровня и соответственно снизить сельскохозяйственное производство;

частично механизировать сельское хозяйство;

за счет снижения сельскохозяйственного производства и его механизации высвободить колоссальное количество рабочих рук.

К 1950-м годам увеличивающиеся городские производственные фонды создали значительный спрос на рабочую силу, который постепенно стал уничтожать ситуацию ее избыточности. В отдельных массовых квалификационных группах уже возникли ее нехватки.

В наше время дефицит рабочей силы на «приоритетных направлениях» такой же острый, как в «брежние годы». А номенклатура изделий передовых отраслей еще шире, и меняется она еще быстрее. И если бы Белоусов действительно попытался управлять страной как одним цехом, произошел бы очевидный провал.

Только вряд ли теперь уже стоит ждать подобных попыток. Путин все-таки замечает, что его подданные в массе своей совершенно не хотят жертвовать бытовым комфортом ради лунатических военных планов начальства. И он убрал Белоусова с экономики, переведя его в Минобороны со словами, что военные расходы у нас высоки, их надо контролировать и оптимизировать. А за экономику по-прежнему будут отвечать знакомые лица: Мишустин, Набиуллина, Силуанов, Чемезов, Мантуров, Патрушев-сын, Новак, Греф, Миллер, Сечин, Решетников, Орешкин и прочие. Среди них есть подобные Белоусову технократы-экономисты, но чуть более склонные к рыночным решениям и не до такой степени уверенные в своей способности планировать все сверху донизу. Есть чистые коррупционеры и очковтиратели. Есть безликие функционеры, исполнители чужой воли. Есть сибариты из потомственной номенклатуры. Есть гибриды всего перечисленного. И никто из них не способен «поднять Россию на дыбы».

За экономику будут отвечать чистые коррупционеры, безликие функционеры, сибариты из номенклатуры и гибриды всего перечисленного

Белоусов, который тоже этого не может, но по крайней мере хочет, отправлен осушать океан генеральского воровства. Вряд ли он продержится во главе военного ведомства дольше, чем руководил своим профильным — экономическим.

Любопытно представить, как заслуженный экономист Российской Федерации звонит, например, Чемезову (который служил с Путиным еще в Дрездене) и, водя пальцем по длинному списку, грозно спрашивает его, сколько таких-то микросхем или даже полимеров отгружено сегодня фронту. А потом звонит своему заму (с которым раньше не работал) и спрашивает, действительно ли продукция в таких объемах Министерством обороны получена. А потом звонит командующим соединений (которые его ненавидят и презирают) и уточняет, сколько чего доехало до них. А потом читает сводку новостей и пытается понять, кто же его обманул и что с ним за это сделать.

Хуже всего здесь придется тем, кто всерьез понадеется, что благодаря Белоусову или кому-то подобному у России или ее армии дела станут лучше. Впрочем, им давно стоило бы понять, что к чему.

Валерий Кизилов, The Insider